Рецензия на роман “Серебро” Эдуарда Диа Диникина
Текст состоит из коротких, как полёт пули, абзацев, иногда не превышающих длины одного предложения. Взгляд читателя уподобляется полёту серебряной стрекозы, скользящей в воздухе Невограда, за которой чутко наблюдает молодой Хлебников.
Хлебников. Волошин. Кузмин. Брюсов. Борис Бугаев. Борис Гребенщиков. Эсеры. Иностранные агенты и агенты охранки. Убийство Распутина. Мимолётная, не случившаяся страна Колчакия со столицей в Омске. НЭП. Давид Бурлюк, глядящий из Нью-Йорка в свой стеклянный глаз, разыскивая в прошлом вторую часть будетлянской рукописи “Допрос Заратустры”. Телефон — коммуникейшн тьюб, с помощью которого можно звонить и в будущее, и в прошлое. Славянские вампиры, обретшие силу в Мексике и спасающиеся от красного будущего в сибирских снегах.
Автор не углубляется ни в один из моментов истории. Эдуард Диа Диникин играет, очерчивает и одновременно конструирует новые грани Серебряного века, уже давно заплывшего мифологемами настолько, что человеческий взгляд не имеет даже возможности посмотреть на это время чисто. Стратегия автора — балансировать на грани разных точек зрения, утверждая в своём романе самые безумные из них. Исторический материал интересует автора только как возможность провести читателю экскурсию по мифам Серебряного века.
Всё начинается очень, очень просто, почти китчёво. Читателя знакомят с Петром, седым молодым человеком, бывшим клоуном, который выучился иностранным языкам и цирковым искусствам, когда бежал в возрасте восьми лет из Одессы в Неаполь. Теперь Пётр снова в России. Он — эсер, который заселился в комнату, где жил «тихопомешанный» поэт. Пётр любит свою Веру П. и, кажется, готовит очередной теракт. В первой главе автор с мастерством циркача притворяется тринадцатилетней девочкой, над кроватью которой висит портрет Николая II и которая по ночам пишет фанфик о любимой дореволюции на сайте “Проза.ру” или Ficbook. Автор преображается так правдоподобно, что хочется с кривой усмешкой отложить рукопись и перечитать, например, Аксёнова. Однако ты переваливаешься через первую главу, через вторую и начинаешь понимать, что Эдуард Диа Диникин выводит одну пошлость за другой, печатает один нереалистический штамп за другим, закрепощает собственный текст для того, чтобы читатель с ещё большим восторгом принял литературное безумие, в которое ему позволяют заглянуть.
Благодаря стратегии лаконичного повествования, благодаря временной дискретности глав граница между главными и второстепенными героями стирается. Человек, до этого не погружавшийся глубоко в контекст пламенных лет революции, может запутаться в именах и событиях, не уловить всех отсылок. Но автор пишет не исторический роман, а откровенно мифологический. Он лишь соединяет те слухи, те конспирологические теории и обрывки мистического знания, которые тянутся к нам из начала ХХ века. Автор ни в коем случае не пытается сделать из литературы документ, отражающий какой-либо адекватный взгляд на существующую тогда действительность. Автор делает из литературы аттракцион для вдумчивых читателей. Логику повествования действительно можно назвать цирковой.
Читателю не объясняют природу фантастических событий, которыми наполнен текст. Мы не знаем, какой механизм реальности позволяет Ключнику провести Андрея Белого в канун Октябрьской революции (и дня рождения Льва Троцкого, что немало важно) из Петрограда в Москву прямо к смертному одру Валерия Брюсова, а потом рывком через Ленинград 1924-ого года в квартиру Капитана Африки перед самой перестройкой, за момент до крушения советской вечности, в которой Белый желает остаться. Мы не знаем, через какой ацтекский обряд пришлось пройти царскому офицеру Владимиру Шороху, чтобы стать вампиром и зачем ему пить кровь проституток, выдающих себя за аристократок, во время Гражданской войны. Каким образом Давид Бурлюк сделал из своего стеклянного глаза магический шар? Действительно ли Максимилиан Волошин у себя в Коктебеле вместе с другими поэтами смогли вызвать дух ещё живого тогда, но спящего Артура Конан Дойля? Куда всё-таки пропала вторая часть “Допроса Заратустры”? Да почему, в конце концов, мы так хаотично, на первый взгляд, перемещаемся из одного околореволюционного эпизода в другой? Неважно. Неважно. Неважно. Автор демонстрирует нам аттракцион не для того, чтобы объяснить его механизм и тем самым уничтожить магию литературы. Эдуард Диа Диникин упрямо и методично – в каждой главе, в каждом абзаце – смещает читательский фокус с образов персонажей и с их историй, сплетающихся в единый сюжет, и позволяет разглядеть нам настоящего главного героя этого романа, которым является само Время.
Да, наверное, роман “Серебро” именно о той амальгаме Серебряного века, которая покрывает не только все последующие десятилетия, но и наше сознание. Серебряный век начался и уже никогда не закончится. Он продолжился в Нью-Йорке, в котором жил Давид Бурлюк до 1967 года. Он проник в Сибирь вместе с белогвардейскими вампирами и теми, кого туда ссылали в двадцатые и тридцатые годы. Он проник в Ленинград и в красную Москву, где упрямо продолжали хранить его Кручёных, Ахматова, Пастернак и другие выжившие. Серебряный век покрыл своей амальгамой сознание каждого русскоязычного человека. Глядя на это, Эдуард Диа Диникин только радостно констатируют: через осознанные и неосознанные мифологические наслоения мы никогда не узнаем, что действительно происходило в нашей стране около ста лет назад. Нам остаётся получать удовольствие от калейдоскопического следа времени.
Если искать и выводить точные определения из текста романа, то Серебряный век, по Эдуарду Диа Дикикину, – это не только самодостаточное историко-мифологическое время, но ещё и портал в другие времена, через который можно заглянуть и в уже прошедшее будущее ХХ века, и в невозможный древнегреческий грот на черноморском берегу, в который спускался Орфей за своей Эвридикой.
Конечно, жизнь текста не ограничивается страницами романа. Его потенциальный витальный эффект распространяется значительно дальше. Автор лишь настраивает оптику на конкретном сюжетном примере, чтобы читатель имел возможность смотреть на происходящее измененным, посеребрённым взглядом. В самой фамилии автора реализуется невозможность прямого уподобления романтическим героям русского прошлого, но допускается игровое взаимодействие с ними, в котором орфографическая ошибка перестаёт быть ошибкой и становится возможностью рождения нового автора Серебряного века.
И чем грубее ошибка, чем фантастичнее допущение, тем живее становятся герои романа. Больше хочется верить в того Андрея Белого, который бесплотно посещает Бориса Гребенщикова и Сергея Бугаева в середине 1980-х, чем того Андрея Белого, о котором написано бесчисленное множество научных статей и монографий.
Четвёртая комната
Глава из романа “Серебро” Эдуарда Диа Диникина
Под их ногами оказалась крыша, а вокруг — ленинградское лето одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года.
Осознание того, какой вокруг год, пришло к Белому не сразу, а постепенно, как и то, что можно было назвать окружающей видимостью и слышимостью — сначала всё было глуховато и нечётко.
Было лишь понятно, что жильцы квартиры любят посидеть за столом на крыше, выходя на неё прямо из окна кухни.
За столом сидели два молодых русоволосых человека. На столе стояла бутылка портвейна, стаканы, катушечный магнитофон, лежала пачка папирос.
— Номер чумовой, — сказал один из них, выглядевший моложе, — набери его просто.
— Да что там в нём такого? — второй отставил в сторону гитару.
— Представь, Боб, ты набираешь этот номер и запросто общаешься с теми, кто на линии. Реально — коммуникейшн тьюб.
— Это ты серьёзно? — поднял брови Боб. — Да, это интересно. Что-то из будущего. Сидишь у себя на Перовской, в каком-то смысле — на крыше мира, пьёшь чай, а потом разговариваешь с совершенно незнакомыми людьми.
— Не очень уверен, что это похоже на будущее, скорее, на прошлое, когда телефонистки соединяли собеседников.
— Так соединяли-то по одному?
— Думаю, могли и нескольких соединить. Тут кайф в том, что ты разговариваешь с совершенно незнакомыми людьми.
— А вот тут, Африканыч, — Боб опять взял в руки гитару, — я как раз не вижу какого-то особого кайфа. Такое характерно и для концертов, например.
— В честь Ленинского комсомола? — съязвил тот, кого назвали Африканычем. — Или на концерте, где Бетховена исполняют?
— Старик, насчёт первого варианта — сомневаюсь, а насчёт второго — ничуть.
— Кстати, ты слышал “Банановые острова”? — вдруг переменил тему “Африканыч”. — Отпадная вещь. Советский “Телекс”. Я и не думал, что такое может быть в этой стране. Я первую и третью композиции даже записал. Люде нравится, кстати. Но давай позвоним вначале, — неожиданно вернулся он к прежней теме.
— Да брось ты. Наливай портвейн пока.
— Сейчас. Я кассетник принесу, — с этими, ещё более загадочными для Белого словами, молодой человек вышел с крыши на кухню и исчез в коридоре квартиры…
— “ТДК” однозначно лучше, чем “Денон”, — заявил он, вернувшись.
— Возможно. Но не лучше “Сони”, — авторитетно заметил Боб.
— Конечно, — не стал спорить его друг.
Они не нашли причин для спора и в вопросе распития вина. Но так и не сошлись в вопросе телефонном. В конце концов, Боб ушёл в комнату, а его более молодой товарищ притащил аппарат на крышу, благо провод позволял это сделать.
И начал набирать.
— Два, двенадцать, восемьдесят пять, ноль, шесть, — произносил он вслух.
И стоило ему набрать, как там ответили:
— Алё, это телефонирует Валерий Брюсов из Вены.
Молодой человек восхитился остроумием неожиданного собеседника.
— Это Африка, — сказал он.
— Африка?! — удивился его собеседник на другом конце провода.
Судя по голосу, он был изрядно пьян.
— А откуда именно?
— С Софьи Перовской, — машинально ответил молодой человек.
В трубке повисло молчание.
— Вот как? И как она? Надеюсь, весьма впечатляюща?
— Да, обзор прекрасный, — чуть подумав, ответил молодой человек. — А вы, Валерий, что сейчас делаете в Вене, если это не тайна?
— Это секрет. В том смысле, что в России всё секрет и ничего не тайна, — ответил Валерий Брюсов. — Я тут просто отдыхаю. Со своими друзьями-поэтами.
— Хлебников с вами? — решил подыграть ему молодой человек.
— Да. Тут все. Даже Шаляпин. Но, простите, вы не представились. С кем имею честь?
— Африка. Зовите меня так.
— Ах, вот в чём дело! — в трубке послышался хохот. — А я, представьте, решил было, что в Африку попал. К готтентотам.
— А вы действительно в Вене?
— Да, разумеется. С какой стати мне вас обманывать, милостивый государь?
— Ну… Знаете, всё же капстрана. А вы дипломат?
— Я поэт! — возмутился Брюсов. — Простите, как вы выразились, какая страна? Кафр?
— Кап.
— Что это значит?
— Капиталистическая, — пояснил Африка, уже понимая, что разговаривает с сильно пьяным и, скорее всего, немного чокнутым человеком. И, конечно, находится тот совсем не в Вене.
— О! Так вы марксист?
Этот вопрос незнакомца, представившегося поэтом Валерием Брюсовым, заставил молодого человека, представившегося Африкой, задуматься на секунду-другую.
— Разумеется, — сказал он. — Как и все.
— Ну, тут можно поспорить с вами.
— Давайте лучше не будем спорить на такие темы. Особенно по телефону.
— Похоже, барышня на коммутаторе перепутала соединения, — заявил Брюсов. — Приезжайте к нам в «Вену». Возможно, что сегодня наша нептичка снесёт, так сказать, яичко.
— Вы про кого?
— Про Шаляпина. Он же бесплатно не исполняет. Говорит, что бесплатно только птички поют. А сегодня, похоже, Квашневский-Лихтенштейн его уговорит. Кто знает, может, и с помощью ассигнаций.
Африке стал нравиться этот разговор. Его собеседник был явно человеком с юмором.
— Господин Вертинский сегодня не выступает? — спросил он.
— А кто это?
— Как, он не с вами? Довольно известный исполнитель песенок.
— Никогда не слышал. Но полностью доверяю вашему вкусу. Если я узнаю о его концертах, обязательно схожу.
— Позвольте, я вам поставлю.
С этими словами Африка нашёл в коробке подходящую кассету. И включил её, поднеся трубку ближе к динамику.
— Как это прекрасно, — сказал его собеседник голосом, в котором слышалось потрясение. — Каким образом я ничего не знал о нём, когда существуют его граммофонные записи?! “В бананово-лимонном Сингапуре” — это модерн! Это шик-модерн, простите за вульгарность.
— Хотите ещё про бананы? — спросил Африка.
Его забавлял этот человек.
— Да, пожалуй, — несколько растерянно произнёс тот.
— Вот.
И Африка включил “Банановые острова”, электронный альбом с очень ритмичной, “забойной” музыкой.
Он оставил трубку у кассетника и пошёл к Бобу.
— Слушай, там совершенно занятный чел. Представился Валерием Брюсовым.
— Интересно, — сказал Боб, отложив в сторону тамиздатовскую “Бхагавад-гиту”. — Надо поговорить с поэтом.
Они направились на кухню, прихватив ещё одну бутылку портвейна.
— Что это?! Что это было?! — услышал Африка потрясённый голос в трубке. — Кто вы?! Кто?!
В замешательстве он не нашёлся, что ответить. Видя это, трубку взял Боб.
— Здравствуйте, я говорю с Валерием Брюсовым?
— Да, — прошелестело в ответ. — Кто это?
— Это я, тот, кто считает ваши стихи очень недурными, если не сказать больше.
Африка с удивлением посмотрел на своего друга.
Но с ещё большим удивлением он услышал, как тот стал объяснять что-то человеку на другом конце провода.
— Да, Валерий, я разрешаю вам забрать священных зверей, — наконец произнёс он торжественно. — Делайте это и не сомневайтесь.
После чего передал трубку Африке.
— Кто это был? — спросил его Валерий Брюсов.
— Бог, — сказал Африка, — от него сияние исходит.
— Да, я понял, Я сделаю всё, что он сказал, — раздался в трубке потрясённый голос.
И связь прервалась.
— Действительно, это помешанный какой-то.
— Не думаю.
— А какой номер?
— 2-12-85-06.
— Что он мне тут декламировал? “Здравствуй, мальчик Бананан. Ту, ту, ту”. Что это за “ту”?
— Гудок телефонный. В песне есть такие слова.
— Ясно. Думаю, что ясно. А человек повёрнут на Ницше, на Заратустре, смерти. Говорил про какой-то амулет, который ему нужен. Змея и орёл. Я посоветовал ему не мучиться и не ждать милости от природы, то есть от Бога, и просто взять этот амулет. Кстати, — с этими словами Боб вытащил из кармана связку ключей, — смотри, какой мне брелок Майк подогнал.
— Элис Купер?
— Да, он самый, ёлы-палы. Всё, относи аппарат на место. И пойдём в комнату.
— Сейчас, сейчас, — прошептал Ключник.
И как только два приятеля скрылись за дверью, он схватил со стола связку ключей и потащил Белого к выходу.
— Я хочу остаться здесь, — запротестовал Белый.
Ключник резко повернулся к нему. Андрей увидел, что его лицо искажено яростью.
— В книжках здесь останешься. Если кто-то когда-нибудь будет читать твою тухлую дребедень.
И открыл дверь в парадную.
Они вышли из квартиры.
— Вниз, быстрее! — крикнул Ключник.
Они пробежали несколько этажей и наконец оказались у двери их квартиры. Зашли в неё.
Всё так же тускло горела лампочка. Всё то же 25 октября 1917 года.
— Вот и будильник. Не прозвенел, — сказал Ключник. — Пусть тогда стоит.
Они находились в комнате Белого.
— Этот день надолго останется в вашей памяти, господин Бугаев, — сказал Ключник.
— Ещё бы! Это невероятно! Вы просто волшебник! Это было что-то поразительное! Но как?!
Ключник пожал плечами.
— Я прошу вас, я просто заклинаю вас — возьмите меня в подобное путешествие ещё раз!
— Да вы забудете об этом завтра.
— Что вы! Вы же, кстати, сами сказали, что этот день надолго останется в моей памяти.
— Не отрицаю. Но помнить вы его будете не из-за этого.
— Мой бог! А из-за чего ещё? Сегодня кто-то умрёт?
— Сегодня кое-кто родился. Тридцать восемь лет назад. И вся страна, и не только страна, будет отмечать этот день торжественно и пышно каждый год.
— Боже мой! Да кто же это?!
— Лев Троцкий.
— Что? Ха-ха-ха, — рассмеялся Белый. — Это ещё безумнее, чем всё, что было до этого.
— Ложитесь спать, — посоветовал Ключник и, попрощавшись, вышел…
***
Белый проснулся около двенадцати дня. Он хорошо выспался и чувствовал себя необыкновенно счастливо. Почему? Отчего? Он не мог понять причины своего прекрасного настроения и отличного самочувствия. Или причиной был сон? Может быть.
Позавтракав, он вышел на улицу, где узнал: в Петрограде произошла революция.
Погуляв ещё немного по Арбату, Белый вернулся домой. Достал кусок мяса, отварил его, вытащил из кастрюли, часть отрезал, часть отправил довариваться, бросил в кастрюлю картошку, потом добавил капусты, морковь, лавровый лист и напоследок лук.
Кипяток для чая был уже готов. Он заварил бергамотовый. Достал фруктовую карамель. Он любил завершать обед — по времени это был обед, а не завтрак — шоколадом, но сегодня решил попробовать именно карамель.
Расставил посуду на столе. С удовольствием добавил немного молотого чёрного перца в суп, опустил во вкусно пахнущую жидкость ложку. И направил в рот. Потом ещё. И ещё. Отломил кусок хлеба. И ещё.
Съев суп, принялся за чай. Второе он решил пропустить. Начиная с февраля, по всей стране нехватка продовольствия стала ощущаться довольно серьёзно. Но не это было причиной пропуска второго блюда. Просто Белый не хотел переедать.
Он отпил из чашки немного, на секунду наморщив лоб, силясь что-то вспомнить…
Ах, да — карамель! Он же хотел её попробовать! Развернув обёртку, взял конфету в рот — ничего, сладко.