О российском империализме

Россия как великая держава — это феномен нескольких столетий, а не сегодняшнего политического лидерства или Советского Союза. И я бы тут подчеркнул три аспекта.

Во-первых, империи — и в этом Россия не уникальна — находили в расширении и безопасность, и пользу. Чем больше у тебя территорий, тем больше у тебя возможностей защищать своих подданных. Конечно, у тебя больше самих подданных. Они платят налоги, обрабатывают землю, добывают полезные ископаемые и т.д.

В чём Россия более уникальна — это склонность полагаться на глубинную защиту. Когда у тебя большая территория, тебе нужно больше времени для мобилизации, и ты используешь часть своей территории, чтобы это время купить. В этом заключается отдельный аспект травмы от распада СССР: сфера влияния уменьшается, НАТО приближается к твоим границам, такие страны как Казахстан всё больше и больше независимы во внешней политике. То есть, это не просто унижение, это создаёт ощущение опасности у склонных к паранойе людей. Я бы сказал, что Польша, Германия, Франция, США, Канада, как и независимая Украина, не представляют никакой опасности России.

В России есть ещё и великодержавность. На протяжение очень долгого времени она была нераздельно связано с российской (и советской) идентичностью. Это давало чувство статуса, для многих это было важно. И в девяностых, очень турбулентное для России время, великодержавность пропала. Популярность политиков, предлагавших вернуть статус великой державы, неслучайна, и Владимир Путин — один из таких политиков, но он не первопроходец. Тут можно вспомнить КПРФ и Зюганова, всё ещё эксплуатирующих этот запрос.

О влиянии работы в КГБ на Путина

Я бы сначала отметил пару вещей. Во-первых, слишком часто Путина объясняют его происхождением из КГБ. Его представляют как супершпиона. Но это крайне преувеличенно. Например, он никогда не достиг высокого уровня в этой иерархии. Его послали в Дрезден, третий по населению город Восточной Германии. Это не желанная позиция. Самые желанные позиции на Лубянке, во втором ряду — западные несоциалистические страны. Дрезден был ещё на несколько ступеней ниже.

Во-вторых, сотрудников КГБ часто рисуют ястребами-государственниками из-за августовского путча, но необходимо держать в уме сложность. В восьмидесятых среди них не было консенсуса о советской экономике, а у них было наиболее точное представление о ней. Очень многие поддерживали Гласность и Перестройку. Возможно, из-за их знаний о западной экономике, возможно, из-за их наблюдения за советской экономикой. Я верю, что Владимир Путин разделяет в какой-то мере эти воззрения, хотя сложно сказать, в какой именно. В любом случае, он не коммунист. Это, в частности, видно по его стилю потребления. Он не стремится к полному равенству, он не объявляет войну богатым. Он сам, очевидно, очень богат.

В ГДР у Путина был один очень странный опыт. Он о нём говорил в "От первого лица", той книге 2000 г., в которой Путина представляли избирателям. Какое-то время он по всей видимости, побыл обычным скучным бюрократом. А в 1989 г. он оказывается на передовой распада влияния СССР в Восточной Европе. И был один важный эпизод: в здание Штази ворвались немецкие протестующие, они пытались получить документы о наблюдении за согражданами. Во время штурма немцы обратили внимание на здание КГБ, в котором находился Путин, они подошли к его воротам. В Восточной Германии располагался гигантский советский гарнизон, и Путин попытался вызвать армию. Его собеседник сообщил, что без согласия Москвы это сделать невозможно, а Москва не отвечает. В этот момент, как говорил Путин, он увидел, что у СССР невероятно страшная болезнь — паралич власти. Мне кажется, что всё его правление за последние 23 года — это попытки избежать паралича власти, его личной власти. Он её любит и любит её использовать.

Между прочим, путинская прямая линия тому хороший пример. 75% вопросов — это "правильные люди, задающие правильные вопросы". Но обычные люди всё равно добираются. Я сам это видел в Москве. Какая-то женщина из крупного города пожаловалась на дырявые дороги. Путин многажды извинился, прервал разговор. А на следующий день тонны асфальта выгружаются на её дорогу, и люди латают дыры. Это история избегания паралича власти. Президент может дойти до провинциального города и починить улицу.

Конечно, у Путина был шок от штурма здания Штази. Восточная Германия — это бриллиант в короне Советской Империи, и Советский Союз положил много жизни за неё. Я бы сказал, путинский шок до сих пор проявляется в путинском презрении или, возможно, ненависти к Горбачёву. То, что коллапс был неконтролируемым и хаотичным. Всё, что страна получила по итогам Второй Мировой, "он лично" растерял. Я, конечно, эту позицию не разделяю.

О политике Путина

Когда Ельцин отдал свой пост в 1999, он заключает с Путиным сделку. Со своей стороны, Ельцин досрочно уходит в отставку. Это приводит к избирательной кампании в ускоренном темпе, и у Путина на таких выборах больше шансов на избрание. В ответ на это Путин обещает защиту. Он бывший глава ФСБ и сотрудник Администрации Президента, и Ельцин может ему поверить. Эдакий чёрный выход из хаоса, который Ельцин сотворил в девяностые.

Девяностые в принципе были турбулентным временем: финансовый коллапс на протяжение десятилетия, дважды танки выезжают на столичные улицы. Путинское предложение стабильности и эффективности правда вызвало резонанс среди людей. И потом он сумел этот запрос удовлетворить. Скажем, войны на Ближнем Востоке, в том числе вторжение в Ирак 2003 года, подняли цены на нефть. То были здоровские годы для российского правительства: рост зарплат, пенсий, качества жизни. И я бы сказал, что более жёсткая внешняя политика входит в восстановление госуправления. Путин до сих пор повторяет, мол, девяностые закончились, и вы не можете нас эксплуатировать. Россия больше не слабое государство, у России больше возможностей.

Меня не устраивает утверждение, что Путин лишь хочет восстановления империи. Я рассматриваю его действия через призму восстановления эффективности управления, через оппозицию унижениям девяностых.

Если Путин продолжает политику Ельцина, который уважал демократизацию и независимость других постсоветских республик, почему мы пришли к Мюнхену?

Я бы отметил, что и внутри ельцинской администрации есть несколько точек зрения. Не все, кто работал с Ельциным, соглашался с его политикой — особенно в конце девяностых, когда премьеры менялись каждые полгода. Поэтому эта смена политики не столь уж резка, на мой взгляд.

В девяностых и может в очень ранних нулевых было понимание, что постсоветские страны не представляют проблем для России, что их правительства, наоборот, относятся к России хорошо. Но в 2003-2004 гг. происходят цветные революции в Грузии и в Украине, позже в Киргизии. Прежние лидеры — Шеварнадзе, предполагавшийся Янукович — были понятны Путину, дружелюбно относились к Москве. А тут ещё и США вторгаются в Ирак, и они не оглядываются на ООН, где у России есть вето. Для многих лидеров это создало бы ощущение угрозы.

Я хочу подчеркнуть, что не согласен с этой точкой зрения, совершенно. Для меня это фантазия и паранойя — я лишь хочу её описать. Ему кажется, что большая рациональная рука Америки сместила режимы Тбилиси и Киева, она хочет сместить режим в Москве. Ведь Тбилиси и Киев — цели слишком маленькие, не так ли? Через эту призму я полагаю, рассматривались протесты 2010-2011 гг.

О будущем России.

Я историк, я не могу предсказать будущее. Но уже наблюдается два феномена. То, как Россия решила воевать в Украине, добавляет напряжения. Известно, что в Украине непропорционально много солдат из этнических меньшинств, из Бурятии, Дагестана и т.д., а также русских из забытых Москвой, неразвитых регионов. Опыт войны у среднего сельского жителя Дагестана и образного москвича разный. Война делает неравенства более выпуклыми. Будем честны, эта война для России не идёт хорошо. Она опустошает эти малые и бедные регионы, что, конечно, сделает регионы ещё беднее. Это я не затрагиваю тему санкций. Я не думаю, что это экзистенциальная проблема для России, она не приведёт к распаду. Но это проблема. И я подозреваю, что Кремль сможет успокоить население пропагандой.

Другая проблема заключается в том, как остальной мир изменил свой взгляд на Россию. Были политики типа Ангелы Меркель — люди, которые считали необходимым сотрудничество с Кремлём (экономическое, культурное и т.д.). Всё это время они боролись с ястребами. И они проиграли. Центр гравитации НАТО теперь не в Париже или Берлине — он в Вильнюсе и Варшаве, а мнение среднего литовца очень отличается от мнения среднего немца или француза. Это серьёзное изменение. Никто не захочет иметь дела с Россией, и это трагедия: война не нужна подавляющему большинству россиян. Но у меня такое изменение не вызывает вопросов.