Алиса Осипян: “Иногда мне кажется, что я не я, а какой-то литературный дикий зверь”

Привет, Алиса. Давай начнём с того, какие есть у тебя идентичности, и какая из них является если не любимой, то актуальной на данный момент?

Меня зовут Алиса Осипян. Долгое время не могла признать себя писательницей, потому что у меня не было романа, и я всем говорила о том, что я не имею права называть себя писательницей. Затем он появился, я начала называть себя писательницей, своей любимой идентичностью. До этого я называла себя журналисткой. А если немного покопаться и углубиться, то мне всегда нравилось моё имя, и если меня спрашивали “Кто ты?”, я говорила “Я Алиса” — это было моим ответом. Не называла ни профессию, ни национальность, ни что-то ещё. Но если говорить о том, что важно кроме того, что я Алиса — наверное, как раз то, что я наконец-то нащупала уверенность в своём письме и могу называть себя писательницей. А ещё последнее время я очень аккуратно называю себя поэтессой, и то только после того, как мои стихи согласились опубликовать. Ну и то, что я армянка, конечно. Мне кажется, это довольно откровенно по роману читается.

Ты упомянула, что идентифицируешь себя также как поэтессу. Я вспомнила выпуск “Школы злословия” с Марией Степановой. На вопрос, как она себя называет: поэт или поэтесса, — её выбор пал на первое, так как она считает, что поэтесса пишет в основном о женских проблемах. Как себя ты предпочитаешь называть?

Я прям поэтесса-поэтесса, принципиально всегда это говорю.
Я училась во ВГИКе, на режиссёрском, и я помню, как называла себя режиссёркой. Это был махровый 2014 год, когда феминитивы не были так распространены, как сейчас. Я помню, как я бифилась за феминитивы, поэтому писательница, поэтесса, журналистка, художница — все эти идентичности мне намного комфортнее. 

Можешь побольше рассказать о своём киноведческом образовании? Что привело тебя во ВГИК?

Всё началось, когда мне было 16 лет, и я думала, кем хочу стать. Помню, что у меня были сомнения, не было какого-то понятного представления о будущей профессии, и пошла подавать документы во ВГИК на режиссёрский факультет. Это было абсолютно out to blue, даже не помню, что меня на это сподвигло, кроме того, что мне было интересно. И я потом провела там 5 лет, довольно спорные 5 лет. Как итог — я получила режиссёрское образование, но никогда этим серьёзно не занималась.

А в какой момент возникла мысль, что хочется связать себя с литературой и писательским мастерством?

Когда я выпустилась из ВГИКА, я поняла, что у меня много пробелов в драматургии и сценарном мастерстве. Я помню, когда только появился Свободный университет, был курс Дмитрия Львовича Быкова, который назывался вроде как “Эволюция сюжета и жанра”. Подумала, что мне пригодится как для сценаристики, и написала мотивационное письмо. Меня взяли, и я начала туда ходить. В какой-то момент Быков начал обращать внимание на мои домашки: мы их писали, присылали, он их читал, и которые ему нравились, иногда выделял. Начал выделять мои, я подумала, что раз получается, то почему нет, и дальше увлеклась этим: попала как раз к Оксане Васякиной, и как-то дальше понеслось. То есть просто начало получаться, это начали замечать люди, и я поняла, что стоит этим заняться. 

Я помню твою запись в телеграм-канале, где ты задавала Оксане Васякиной вопрос на паблик-токе с Верой Полозковой “Каково быть женщиной в современной литературе?” пять лет назад. У меня появилось предположение, что ваше первое взаимодействие произошло именно тогда. В тот момент ты задала ей следующие вопросы: чувствуете ли Вы неприятие женского творчества? и должны ли мы равняться на мужчин? 
Спустя такой промежуток времени, как бы ты ответила себе на эти вопросы? 

Для меня самой недавно стало шоком, что, оказывается, я познакомилась с Оксаной как раз тогда. Потому что в моей голове мы с ней познакомились сильно позже. Тогда я шла, скорее, на Веру Полозкову. Я пошла, там была и Оксана. Мне понравилось, что она говорила. Потом я прочитала её “Ветер ярости”, и была в ахуе, если можно так выразиться (смеётся), от того, что существует такая поэзия. Через несколько лет Егана Джаббарова создала онлайн-фестиваль “Межа”. И там был набор на бесплатный курс с Оксаной, куда тоже набирали по мотивационным письмам. Я прошла курс, мы общались по поводу моих текстов, но не так много. Потом я совершенно случайно участвовала в презентации романа “Степь”. Оксана придумала такой формат, в котором её читательницы зачитывают отрывок и участвуют в обсуждении, а следом была Лаборатория “Будущее” в Центре Вознесенского, где мы полноценно познакомились и пообщались. Мне кажется, это было абсолютно уникальное время, и за это спасибо Оксане. 
Как бы я ответила на заданные тогда вопросы сейчас? Неприятие женского творчества не чувствую, и равняться на мужчин не надо (смеётся).

У тебя скоро выходит дебютный роман “Թռչուն | Птица”, давай поговорим и о нём, чтобы у людей появилось некое представление о том, что он из себя представляет. Очень интересно узнать про процесс создания, что послужило мотивом для его написания, может узнать про трудности, с которыми ты столкнулась во время его написания. Ну и конечно же узнать, как же вышло, что твою книгу публикуют в No kidding press, да ещё и под кураторством Оксаны Васякиной.

Во время какого-то из первых семинаров в Лаборатории я пошутила, что должна написать большой нерусский роман (смеётся), хотя на самом деле идеи для большого текста у меня не было. Потом Оксана сказала, что если у кого-то есть желание создать большой текст, то давайте проведём семинар, где вы запитчите свою идею, и мы всей группой послушаем и поделимся мнением. До этого у нас было задание на фрирайтинг, где нужно было ответить на вопрос: “О чём хочу писать?” Мы ходили по Центру Вознесенского всей группой с диктофонами и записывали какой-то поток сознания, о чём хотим писать. И тогда мне пришла в голову идея написать о Блокаде Еревана, которая была в 90-х годах, потому что я много об этом думала. Так родилась идея романа. Я написала короткий отрывок. Причём это было в последний момент — за два часа до начала семинара. После чтения Оксана написала в личку, что её этот отрывок заинтересовал. Она сказала: “Давай, пиши большой текст, попробуем. Если получится хорошо — где-нибудь издадим”. И я начала его писать. Это о том, как появилась идея.
Решила, что я буду писать об этом через призму опыта моей мамы, которая там жила и пережила Блокаду. А потом всё так закрутилось-завертелось (смеётся), а у нас закончилась Лаборатория, осенью я эмигрировала в Ереван и дописывала книгу там. Тогда Оксана хотела сделать свою редакторскую серию. Решила, что это будет No kidding press, сказала “Издадим в No kidding, присылай рукопись”. И когда она была готова, я отправила ей. Долго шли процессы: рукопись лежала, потом её редактировали, сейчас идут какие-то издательские дела, но посмотрим, вроде бы,  летом должна уже выйти.

А ты думала о том, кому в первую очередь адресован роман?

Интересный вопрос. На самом деле сейчас, когда работаю с письмом, я больше задумываюсь, кому я адресую свою книгу, и пытаюсь заранее работать с читателем. Что интересно, Оксана на протяжение всего нашего обучения говорила: “Автофикшн — это не дневник. Помните, что вы пишете для читателя, а не что-то наподобие self-help”. Но мне кажется, я всё равно ощущала это письмо как очень личное, то есть я видела какого-то абстрактного читателя, к которому я приду, знаешь, и такая: “Слушай меня, я сейчас тебе расскажу”. Я хотела поделиться опытом с моими друзьями, другими людьми, которые особо не в курсе той политической ситуации, в которой находится Армения, и мне было интересно до них донести, ну, и поделиться своими переживаниями по поводу того, как всё получается. Но это я, кажется, говорю уже после того, как я написала книгу, а пока писала, я этого не знала.

Из первой главы “Птицы” меня зацепила цитата, не уходящая из головы уже который день. Звучит она так: “Как выглядит день, когда свет гаснет?” Если позволишь, я переформулирую её и задам тебе вопрос: был ли у тебя день, когда погас свет, и как он выглядел?

Мне кажется такой был день. Это был день, когда Армения капитулировала в 20-ом году — день был и правда тяжелый. Мне кажется, что, честно говоря, этот день меня настолько закалил, что потом уже всё более спокойно воспринималось, потому что… Ты знаешь, это прямо удивительно, как оно выходит, потому что в 20-ом году была сорокадневная война, и в моей жизни это был первый опыт, когда я в принципе соприкоснулась с тем, что война существует. И потом, когда мы войну проиграли, это был очень тяжёлый, но закаляющий опыт, и когда потом началась сами-знаете-что. Думаю, что у меня как раз получилось… не знаю, это звучит абсолютно дико, но получилось в каком-то смысле быть готовой к тому миру, в который мы попадём.

Когда начались эти самые глобальные потрясения, у меня были типичные стадии принятия. Но конечный итог  — это не принятие и смирение с ситуацией, а пришло понимание, что я на фундаментальном уровне ничего не сделаю, никак не повлияю, и теперь я просто стараюсь жить, но при этом осознаю, что происходит. И вот раз стали говорить о глобальных изменениях: как ты себя поддерживаешь?

Общаюсь с друзьями, покупаю приколюхи, пью пиво (смеётся), смотрю аниме ещё.

И какое у тебя любимое аниме, если такое есть?

Блин, наверное сейчас я войду в самое большое количество людей в мире, и скажу, что это “Магическая битва”. Ещё это аниме, кажется, недавно внесли в Книгу рекордов Гиннеса как самое известное и популярное. А вообще очень сложно выбрать из всех. Может ещё “Атака Титанов”. А у тебя?

Не сильна в аниме. Мои познания — это Хаяо Миядзаки, Макото Синкай и Сейлор Мун.

Макото Синкай и Хаяо Миядзаки — это просто прекрасно. Мне кажется, с них и началась моя любовь к аниме. Помню, что на каком-то диске в детстве принесли “Унесённых призраками”, и я просто выпала в осадок, так как до этого смотрела детские мультики, а тут я такая — “что?” (смеётся).

Поговорим немного о семье и истории. Скажи, пожалуйста, насколько для тебя важно знать историю страны и семьи, и какую роль играет в твоей жизни память?

Ты знаешь, я вспоминаю прекрасные пару недель в жизни, когда я должна была сдавать какой-то экзамен в Армении в старшей школе. Я вообще ничего не знала по истории, и мы с моей лучшей подружкой просто сидели и дня три, не выходя из дома, зубрили историю Армении (смеётся). Да, мне довольно важно знать историю страны. Мне кажется, что в новейшей истории я относительно разбираюсь, например меня вдохновляет такой грустный, но прикольный этап, когда была Первая Республика Армения в 1918-м году, она просуществовала всего пару месяцев, но она была. Словом, да, мне очень важно знать историю страны. К сожалению, я её знаю не так хорошо, как хотелось бы, но стараюсь эти знания восполнять потихоньку. 

У меня довольно аккуратно, но упоминается история семьи в книжке, и что самое интересное, у меня на самом деле в основном история семьи ассоциируется с историей моих родителей. То есть не столько предки, сколько мама с папой. У отца жизнь интересная: он работал в армянском КГБ, был разведчиком во время Карабахской войны — у него прям была кинематографичная жизнь. Когда он начинал рассказывать о каких-нибудь своих рабочих расследованиях, помню, как мы с братом слушали это, как сериал, и ждали, что будет в следующей серии. Было ощущение, что ты соприкасаешься с каким-то уникальнейшим и во многом ещё и страшным опытом. И ты, как некий среднестатистический человек, никогда этот опыт не получишь, и конечно, во многом сейчас опыт моих родителей для меня является неким важным опытом семьи, в которую хочу погрузиться, наверное, больше, чем в опыт предков. К сожалению, о предках я знаю мало, и если ты не из России, а из стран СНГ, то это немного сложнее узнать, так как меньше архивов и информации. 

Память настолько необъятное явление, сложно даже сказать что-то об этом. Я недавно читала лекцию, как работает память в Новейшем временем в искусстве. Но я поняла, что на самом деле только на эту тему можно сделать курс для университета, который ты будешь читать год, потому что это абсолютно необъятно, а я читала лекцию на сорок минут. Я думаю, что память — в первую очередь — важнейший источник для письма, да и для жизни тоже, но в последнее время я из точки и писательской, и человеческой, стараюсь не слишком сильно в неё погружаться, скажем так. Больше люблю присутствовать в настоящем времени. 

Профдеформация. Как и в чем она у тебя проявляется?

Ууууу (смеётся). Ты знаешь, есть такая штука у актёров, когда во ВГИКЕ училась, узнала об этом. Если актер очень хороший, в какой-то момент он свою жизнь видит не через призму себя как личности, а через призму себя как актера. Например: сидишь на свидании, но думаешь не о том, какое классное свидание, а о том, что это нужно всё запомнить: своё тело, как оно двигается, как чувствует, чтобы потом можно было это сыграть. И мне кажется, это во многом то, что я сейчас чувствую из точки автофикциональной писательницы, потому что я живу жизнь, и в процессе уже думаю, как я буду о ней писать. Тем более меня интересует концепция “перформативного письма”, когда ты живешь специально для того, чтобы об этом написать.

Перформативное письмо и её концепция… Кто-то сказал, что жизнь это и есть литература. А учитывая, что есть люди, которые живут для того, чтобы об этом написать — для меня лично здесь стоит знак равенства. Тебе так не кажется?

Да, я согласна. Хотя иногда мне кажется, что я не я, а какой-то литературный дикий зверь, который бегает и охотится на то, что ему надо поймать, чтобы потом написать об этом. 

Из чего состоит твоя писательская рутина?

Я сейчас нахожусь в полугодовом путешествие по Юго-Восточной Азии, поэтому моя рутина каждый раз новая, так как я по месяцу живу в каждой стране. Сейчас я в Сануре, в Индонезии, через полторы недели я буду в Сеуле, через месяц ещё в каком-то городе. Поэтому о рутине говорить сложно. Раньше у меня был свой собственный рабочий стол в квартире в Ереване и своё рабочее писательское кресло. Сейчас такого нет — я, наоборот, заставляю себя по чуть-чуть писать в любых обстоятельствах: сидя у бассейна, лёжа в гамаке, или сидя в кафе, в Бангкоке.

Возвращаясь к твоей идентичности поэтессы, расскажи, как в тебе проснулась эта идентичность и подавала ли ты куда-то своих поэтические тексты?

Я подавала свои стихи в Aggashin и их туда взяли. Почему именно туда — ответа нет. Я просто увидела опен-колл, мне показалось интересным, что все тексты будут представлены в виде билингвы, и это был первый раз, когда я осмелилась отправить куда-то свою поэзию. Я показывала её до этого своим друзьям, но не воспринимала свою поэзию как что-то достойное внимания, хотя в той же “Птице” стихов довольно много, но они вписаны в прозаическую часть. Мне казалось, что стихотворение в прозе, может быть просто вписано в сюжет книги, а стихотворение самостоятельное должно быть сильно лучше, чтобы существовать отдельно. При этом стихи я писала прям вот с детства, у меня есть тетрадка с кринжовыми стихами, которые я писала тогда (смеётся). А так я хотела просто попробовать, и сейчас я этим очень увлечена: я пишу даже больше стихов, нежели прозы. Они пишутся легче, и если бы был какой-то курс по поэзии — мне кажется, я бы туда точно пошла, потому что почему бы и нет, поучилась с удовольствием.

У тебя больше современная поэзия, или классическая для нашего понимания и восприятия?

Я пишу как раз пишу, в основном, в форме современной поэзии: это что-то похожее на то, что публиковали в “Ф-письме”. При этом нельзя сказать, что нет рифмы или ритма. Мне кажется, как раз именно с этим очень интересно работать. То есть я пишу не классическое “Буря мглою небо кроет…”, а пытаюсь рифму и ритм вписать в более сложно графически оформленный, более сложно структурированный текст. Это очень здорово, и если получается, то я очень рада. Я читаю много хороших современных поэтов, чтобы понять, как устроен текст, и как они это делают.

Каким ты видишь будущее литературы?

Абсолютно беспощадным… Хотелось бы, чтобы литература не замыливалась большим количеством лишних текстов, но при этом чтобы не было цензуры, а голоса не заглушались. А как оно будет на самом деле — это действительно очень сложный и грустный вопрос, потому что, например, я не знаю, смогу ли какие-то свои произведения опубликовать в России, или придётся это делать в зарубежных издательствах. Но я рада, что потихоньку как-то появляется возможность для авторов, которые пишут на темы, на которые в России сейчас писать нельзя или нельзя издавать, это довольно важно. А как оно будет — посмотрим…

P.S.

А как ты думаешь, какое будущее у литературы?

Здесь всплывает цитата из “Капитанской дочки”, только там про бунт, и он был действительно бессмысленным и беспощадным. А здесь хотя бы смысл есть, но в остальном у меня схожее мнение, что и у тебя — оно будет беспощадным. Но я очень надеюсь, что когда реалии наши как-то поменяются (в лучшую сторону), литература будет переживать своё собственное возрождение.

Вот, кстати, мне кажется, как раз определённый пласт русскоязычной литературы, о которой мы говорим, тот же No kidding, та же Оксана, можно вынести как осмысленное, но беспощадное. Ох уж этот автофикшн (обе смеются).