Пол-птичкин
From: <pol_ptichkin@delusio.kashchenko.ru>
To: <ferdinand_viii@delusio.kashchenko.ru>
Cc:
Rcc:
Ваше Величество,
В моём прошлом письме не написал я о самом главном, что сегодня произошло. К нам двое под вечер пришли и, от снега отряхнувшись, попытались пройти к столоначальнику. Выглядели они пристойно, но я, прилежный секретарь, их без расспросу не пустил. Один, Галин Борисыч Кашалонный, был бледен и высок, с длинными кудрями и очень тонок. Другой же, Потап Петрович Захотелось-Пирожок, был столь румян, столь низок, со столь широкой грудью, что подумал, не девчонкой ли он был? Расспросил его про происхождение – оказалось, что из лицея, что по Большому Харитону, вдоль.
И двоица эта: Галин Кашалонный да и Захотелось, по-Харитону-вдоль, – стала рассказывать, что к столоначальнику идут, бо не хотят они-де в России аспирантуру делать. То есть, как сказал, улыбнувшись, Потап, Леваду-степь, баштан, пельмень и перезвон они очень любят. Да только ни в московский, ни в харьковский, ни в дорпатский, ни в казанский университет поступать не хотят. И никакие институты: ни петербургский Их Величеств, ни петербургский-же Морских гадов и червей, ни петербургский-тож Зёрн и волокон, ни им. А. Б. Категорина-Юнга, ни институт Кобелей грейхаундских и боксёрских, ни Казачьей укладки волос или ростовский Гуляй-Поле, ни даже экстрактивные и крепостного права – никакие, словом, российские институты их-де не интересуют. Я им возразил, что есть ещё семинарии, а также Киево-Могилянская, и Кишинёвская, и Художеств вверх-вниз и Трактирного искусства академии – сказали, что уже думали, и что точно то же отторжение эти заведения вызывают, пусть даже для других аспирантов те места важны, желанны, а иногда и…
Чего же, я спрашиваю, хотят они? А вот хотят они-де в дальнее зарубежье, хотя и ближнему з., говорят, не отказывают. А почему ближнему з. не отказывают-то они? Да потому-то и не отказывают, что ближнее з.-то – оно хоть и ближнее, да всё равно ж з. и потому приятнее.
Подумал о том же я, и признаюсь: захотелось! Стал воображать себе славу Конта, или Ницше, или Батая! Или даже Шаламова, Мандельштама… Решил: непременно устрою себе! А им, вот, между прочим, тоже такого хотелось, причём как истым патриотам.
Потап Петрович рассказал ещё вот что. В Кирхтатском царстве появилась карта настолько точная, что даже показывает она, как по Дунаю плывёт пиявка, да как корова лезет на базарный плетень. Хотел царь таким образом найти, а потом собрать весь кирхтатский жабий кал и удобрить им грядки. И был у царя кирхтатского сосед – ох, чтоб ему кисель невареной в горло! – который своих журавлей выгуливал на огороде царском, и те жирные журавли топтали и пожирали урожаи. Захотел оттого царь отмстить, захотел не дать поганым соседским детям под самым брюхом своим учиться. И взял он эту карту, приложил к ней свою славную саблю, да провёл по ней карандашом линию так, что тем, кто за линией, не можно в Кирхтат приезжать. И так соседским детям хоть голым на ель залезь и невредимым остаться, а не можно в Кирхтат приезжать!
Но не подумал царь этот – назовём его Эдуард Второй – так вот, и не подумал Эдик этот, как линию окончить! И пошла линия дальше, и по России пошла, как бог на руку положит. И положила рука эта – чтоб ей до водки поутру больше не дотронуться! – линию прямо по городку, где прописан Потап Петра сын Пирожка-Захотелось. Прямо по улице его. Он, бишь, хоть и с лицея на Харитоньевском – да прописка, видишь, ростовская. Что делать? Пришлось Потапу ехать через полстраны и к своему другу, цыгану-портному, что напротив живёт, прописываться, чтобы к этому Эдуарду Кирхтатскому в университет поступить. И после всех страданий да мытарств, что Потап со своим пашпортом испытал, оказалось, что нашего департамента разрешение на выезд нужно.
Пока говорил красавец, наступила уже густая ночь. Звёзды разинули свои рты и дивились глубине её и её власти. Уже пустой департамент освещала серебристая Луна, к которой, вишь, Земля слишком близко подошла. А как посмотрит Потап на меня – чувствую, зацвела на улице сирень. В жизни счастье одно мне найти суждено, и то счастье в сирени цветёт. Ах, как смотрит, господи, как он беспокоит своими глазами! Краля, а не парубок!
Но начал свой рассказ Галин Борисыч, и тёмное небо затянулось тучами. Оно сузилось и осветилось… не то полярным сиянием, не то собянинским освещением бульваров. Сирень зашуршала, задвигала своими ветвями, и её молодые листочки и лиловые цветы сошлись в кислотный витраж с надписью “За Правду — Партия Пелевина”. Галин рассказывал, что пришёл сюда за компанию. Сам он с з. уже разобрался, и для объяснения стал рисовать схемы со стрелочками и круглыми портретами.
Было видно, что Потап Петрович видел эти схемы не в первый раз, и, быстро заскучав, стал снова смотреть на меня и улыбаться, пряча в душистую муфточку свою пушистую улыбку. А стоял он в полуметре! Стоит в полуметре и строить мне свои глазки! Ох, а как один раз прикоснётся к моей руке!! и вмиг что-то я почувствовал: пониже живота стало болеть, и что-то начало разворачиваться внутри меня, как свёртки или щупальца осьминога. И чесаться то место стало! И чесаться! как, как чесаться оно стало!
Кашалонный оторвал левый глаз от схемы и заметил то прикосновение… Тут он поскакал ко мне, ударил мне в скулу и мигом… департамент с Потапом куда-то делись, и весь свет, что только стрелял Петербург, весь направился на меня, оглушив мои глаза. Мои ботинки и носки куда-то делись, пол был липким и мокрым. Со всех сторон мне слышался громкий смех, а страшный свет никуда не девался. Но я чувствовал при этом вокруг себя тесную темноту и колдуна Галина, одного разделявшего её со мной. Стал он бить по столу кулачищем размером с мою голову — оказывается, я сидел за столом -— строго по-прокурорски спрашивал: «Что это ты сделал? Что, что это ты сделал?» Я растерялся. Как знать, что я сделал? – у меня только всё зудело, и пошли красные прыщи и шишки. Догадался я, что он прикосновении говорит; но, может, дотронулся я тогда не до мальчика, и не до девушки, и не до человека вовсе, а до жабы? «Это лягушка была, товарищ следователь, лягушка!» --— осьминог, чувствую, добрался до шеи и стучит в голову. Бородавки появляются уже и во рту. «Что ты мелешь??» — — зно заорал на меня… Потап Петрович! И тут я вижу, что слились Галин и Потап воедино.
Я понял, что это Галин придумал ту кирхтатскую карту, чтобы следить за мной и моими бумагами. Сделал ту карту, говорю, для того Эдуарда. А весь смысл жизни Потапа был только в том, чтобы всучить мне осьминога, который всё стучит в голову, и стучит, и стучит! Да чтоб этому Захотелось кобылиную сраку на лицо! То есть, и Галину тоже. А Кашалонный и Вас видел! И Вас видел, Ваше Величество, он всех видит, для того и выдуман! Верно, хорошо, что у этой лягушки на огороде всё повыклёвывали.
Осьминоги, жабы, женщины, партия Пелевина, исчезающие на темечке волосы, немцы и их соседи – размножались и везде мне виделись мои враги, везде мне слышался их смех. Их много у меня и у России; но прав старик Болконский, говоря, что их двое. Потому что их двое: ЗППП и КГБ. И то – как порок и преступление – опираются друг на друга, и, шагая, сливаются, становясь неотделимыми.
Первый петух пропел. Я припозднился, и для кого-то уже было время подъёма. Ты, живущий! Спасибо за пожелание спокойного сна в эту спокойную ночь.
Осьминог ударом ворвался в мою голову. Вдруг, вижу… собственный нос спрыгнул с лица моего и побежал к Невскому! Ах, и как вспомнил я, что дед учил меня крестным знамением осенять адские видения! Сложил я три перста и осенил эту двоицу – искривился тупой гэбэшный их рот, вылупились у них немецкие усы и губернского стряпчего платья. «Вот вам, адово отродье!» — и ещё одним крестом осенил я их. Закричали враги мои, слились они и на манер котопса, пытались высвободиться друг от друга, расползаясь, как русские дороги после дождя. Мундир их тем временем принимал оттенок синего верблюда. Тьфу, чёртовы рожи! Осенил я их третьим крестом – вмиг очутился я в воде, что-то толкало меня... Мягко обволок меня потом белый свет, и догадался, что Ваше королевство где-то поблизости.
Теперь Вы понимаете, Ваше Величество, как рад я буду попасть под Вашего Величества опеку! Если только Земля, подлетевши ещё ближе к Луне, не сядет на неё… и если Ваше Величество позволит, перееду в Испанию и стану Вашим преданным рыцарем. Переживши этих чертей, обрёл я славу и Конта, и Кондратьева, и Вам многажды пригожусь. Но даже если не пожалует Ваше Величество мне места в Вашей гвардии, я всегда смогу, хоть бы стоять шкафов в каком-нибудь кафе Rafaela. Да, эта жизнь почти как здесь, в Петербурге. Но у Вас там з., и тем оно, признаюсь, приятнее.
Питирим Николаевич пол-Птичкин,
2572 марта 2000
если письмо отображается неправильно, пройдите по ссылке