Демагог не пишет про политику напрямую. Мы не новостное издание, не социальный вестник, мы публикуем мнения тех, кто разбирается в своей сфере. Поэтому я расскажу вам немного про социальную антропологию — ну, а что примеры политические и актуальные — это чтобы вам не было скучно.
В прошлом году, казалось, одного коронавируса хватит за глаза для новостной повестки, но наших самых ближайших соседей лето этого года заставило забыть о карантине. Многие читатели вместе со мной жадно глотали сводки с выборов, искали стримы с улиц, подписались на кучу незнакомых до того телеграм-каналов и просто переживали и волновались за то, чем всё кончится. Август этого года был окрашен для нас в бело-красно-белые цвета.
Протест привлёк внимание читающей России по понятным причинам — кажется, что более понятной и близкой к нам страны, чем Беларусь, найти невозможно. Государственный русский язык, советская эстетика, авторитарный лидер, терпеливый народ. Когда в этом уголке стабильности со смешным усатым президентом убили первого протестующего, а затем собрали митинг на две сотни тысяч человек, мы смотрели не отрываясь. Нас можно понять, нам кажется, что у нас всё так же.
Но то было давно. Автор на момент написания этих строк трясётся в плацкарте Москва-Калининград, и через 4 часа приедет в белорусскую столицу. Нельзя сказать, что по своей воле, но и нельзя сказать, что против неё — к сожалению, в этом «новом» мире двум влюблённым иностранцам приходится искать третью страну, чтобы обняться. В прошлом октябре — в самый разгар протестных маршей — я ехал в Минск по той же причине. В это время Минск никогда не был притягательным городом, наш континентальный климат предполагает осенью пасмурное небо, пронизывающий ветер и обжигающе холодные дожди. Я, как и многие, предпочитаю Беларусь в конце лета. Пенсионеры едут в санатории или на автобусные экскурсии, молодёжь жаждет выпить стопку-другую на Зыбицкой и отправиться в клуб на Октябрьской, торговцы едут затариться дешевым и качественным товаром. Я и сам был в Минске четырежды до этого года — всегда в августе, но 2020 распорядился иначе. Августовские бои и сентябрьские забастовки сменились в октябре тактикой воскресных маршей, которые в какой-то момент стали постоянной традицией. По воскресеньям люди ходят, интернет выключается, метро закрывается, город впадает в анабиоз. Именно в этот период протеста мы провели целый месяц в городе — буквально в километре от места первого смертельного выстрела. Кажется, что хуже время и места для встречи нельзя и придумать, но выбора у нас особенно не было.
Зато я теперь могу рассказать о том, что такое протест в Беларуси и почему он повторится у нас (но таким же не будет). Для этого нужно будет обратиться к теории. Гуманитарные науки давно занимаются вопросами происхождения государств и общностей, которые государства формируют вокруг себя. Наверное, одно из важнейших высказываний на эту тему принадлежит перу британского социолога и политолога (родившегося в Китае, а умершего в Индонезии, как и полагается настоящему сыну империи) Бенедикта Андерсона. Андерсон писал о «воображаемых сообществах» — так он назвал в одноименной книге нации — сообщества, которые затем формируют независимые государства условно европейского типа. Наверное, никогда до этого так чётко не проговаривалась столь дерзкая мысль: государства не существуют как реальность, они воображаются живущими в них людьми, как и воображается их принадлежность к какому-то сообществу людей, будь то китайцы, британцы или поляки. Во многом, в создании наций (представления о которых появляются лишь в XVII веке) принимают участие заинтересованные в их существовании лица — те, кого мы привыкли называть интеллигенцией. Именно они выигрывают от формирования независимого национального государства, от его обособления от феодальных владений, от империй. Они же и выдумывают то, что называют национальным мифом — пишут историю, сочиняют поэмы и гимны, рисуют символику, собирают музейные коллекции, формируют обособленные литературные языки.
В целом, из любого клочка земли при должной мотивации можно создать отдельное национальное государство.
В этом октябре в Минске говорили и писали по-белорусски гораздо чаще, чем в августе. Эта тенденция намечалась давно, и от года в год только крепла. Но, наверное, впервые так явно ощущалось отличие Беларуси от России — теперь это не параллельная полусоветская реальность, а нечто новое — объединённые общим флагом, общими разговорами, общими проблемами, белорусы очень постепенно, но начали объединяться и языком, и идентичностью. Что было предметом шуток — «какой смысл врать, что ты белорус?» —, перестало смешить, ведь теперь белорусом быть гордо. Всё чаще цитируют классика белорусской литературы Якуба Коласа:
А хто там ідзе, а хто там ідзе
У агромністай такой грамадзе?
– Беларусы.
Национальных идентичностей как нерушимых столпов тоже нет — этот вывод из Андерсона сделать не трудно. Но почему же тогда существуют ощущения принадлежности к месту, к стране, к народу? Во многом, потому что идентичность выполняет различные функции, ведь её следует понимать как процесс, в котором формируется группа интересов. Роджер Брубейкер, американский социальный антрополог, писал об этом, как и писал в целом о феномене идентичности и «национализации». «Национализирующиеся государства» (nationalising countries) по Брубейкеру — это новообразованное государство в процессе обретения той самой национальной идентичности, её конструирования. Многие государства мира довольно неожиданно для себя оказались независимыми от имперского центра и должны были резко формировать эту национальную повестку.
В процессе постсоветского нациестроительства, в зависимости от сложности границ, государства получили либо войну имперского центра против окраин (Югославия), либо войну окраин друг с другом (Азербайджан и Армения), либо гражданскую войну (Таджикистан), либо внутренний конфликт (Чечня, Приднестровье, Первая Абхазская война). Некоторые страны избежали кровавой участи в 90-е годы, но создали нарочито невыносимые условия для «нетитульных национальностей» и вынудили сотни тысяч, миллионы людей покинуть свои дома и освободить место для «титульных» народов-бенефициаров национализации (страны Балтии и Средней Азии).
Национализация началась примерно тогда же, когда и украинская — после взятия Крыма — но в формах, которые изначально не были так заметны. От советского дискурса о стабильности сама власть постепенно начала переходить к разговорам о независимости и её ценности. Это и неловкие выступления Лукашенко на белорусском, и поддержка белорусизации в образовании и культуре, и разрешение впервые за долгие годы провести акцию на день Воли (день образования Белорусской народной республики). Попытка режима играть в национализацию сверху не дала дополнительных очков Лукашенко, но сама по себе была важным сигналом для страны. Активные же действия начались в прошлом году акциями перед выборами президента, и продолжаются до сих пор. Даже передышка, которая произошла этой зимой, и неудача дня Воли в этом году не изменит того тренда, с которым всем придется считаться. Бело-красно-белый флаг –– это символ не протеста как такового, но программы перемен: независимое национальное государство со своим флагом, гербом, гимном, языком, культурой и историей, отказ от доктрины "осколка великой империи".
А что же Россия? Политический сезон 2020/21 оказался богатым на события — здесь и отравление, и массовые несанкционированные акции в январе, и неожиданная посадка Навального, за которой не последовало никакого ответа. Стоит ли нам надеяться на политический процесс в этом году? Да. Стоит ли нам ждать белорусского сценария? Нет.Российская Федерация в своей основе –– государство без национальной идентичности, без национального мифа. Сформированная на обломках советской империи, Россия оказалась по сути единственным наследником имперского величия. Однако за эти 30 лет Россия не создала в целом ничего, что позволяло бы говорить о какой-либо новой идентичности, объединяющей наше лоскутное одеяло. Из успешных проектов –– затасканные до дыр воспоминания времен Второй мировой и покоренья Крыма, но они не могут быть ответом на вопросы “кто мы” и “зачем мы здесь”. Постоянные реверансы к советскому прошлому только подтверждают отсутствие дискурсивного настоящего, отсутствие пресловутой позитивной повестки. Значит, национализации сверху ждать не приходится. А снизу?
23 января я стоял на Пушкинской площади и смотрел, как забравшийся на общественный туалет юноша начал разворачивать бело-красно-белый флаг, и тем сорвал аплодисменты толпы. Российских флагов было также немало, но наш флаг не несёт той же ясной и четкой программы перемен — за этим флагом нет единой идеи, нет национализации. Точнее сказать, за каждым из этих флагов стоит своя “Прекрасная Россия Будущего”. Иногда кажется, что её содержание намеренно скрыто, потому что в действительности зонтичной идеи о России в нашем запутанном классово-”этническом” клубке проблем сформулировать ни у кого не выходит.
Борьба с коррупцией/борьба с привилегиями –– это борьба за совершенствование. По правде говоря, эта борьба похожа на латание пробоин на «Титанике», и на этой идее государства не построишь. Тем более государства национального.
Беларусь переживает сейчас не самые простые времена, но её будущее во многом предопределено общей протестной повесткой. Флаг, герб, гимн, язык, поэзия, искусство и культура — всё готово для новой страны. Давайте вместе попробуем представить себе Россию после Путина — что это за страна, чего она хочет, что она делает со своими проблемами, почему эти земли хотят жить вместе? Пока на эти вопросы ответов нет.
И, как пишут Андерсон и Брубейкер, пока их нет, государство не сложится. Кажется, нам надо помышлять Россию.