Перестройка грянула внезапно. Почему-то начала возникать в нашей жизни. За последние пару лет к этому времени успели обратиться и Лапенко (он, наверное, наиболее известен в этом плане), и Гудков с Кукушкиным (они вели и создавали “новогодний огонёк” в 2019 году), и авторы музыкальных клипов. Все они обращаются к эстетике восьмидесятых. Почему вдруг? Мировое веяние. Да, восьмидесятые, как и любое десятилетие, имеет свои особые черты. Разноцветные лосины, взрывные причёски, новая музыка. Но, кажется, это мировое веяние деформируется при столкновении с той культурой, в которую попадает.

Для нас (тех, кто живёт в постсоветском пространстве) это ещё и про Перестройку, про возможность вдруг полностью, а не урывками, тайно, присоединиться к мировому веянию, стать его частью.

“Нас” — это я, конечно, очень ловко обобщила. Для меня Перестройка довольно долго не существовала, родственники ничего особого не рассказывали, и знание об этом периоде не было чем-то близким, пережитым на уровне семейной памяти. Понимание (насколько оно, конечно, возможно, при условии, что я родилась в 97 году и ничего, естественно, не застала) и присвоение знаний о Перестройке пришло только в последние, наверное, лет пять, а может даже меньше. В общем, кажется, на волне общего интереса к этой эпохе.

Почему, кроме того мирового веяния, обращаются к восьмидесятым, и почему культуре интересна перестройка? Можно было бы предположить, что всему виной ностальгия. Однако, все упомянутые выше представители массовой культуры родились на излёте Перестройки. Разве что Ургант, который также обращался этой эпохе, застал её в достаточно сознательном возрасте. Но он, как кажется, не производит впечатление человека, подверженного ностальгии.

Думается, что интерес к Перестройке вызван не тоской по молодости, а тоской по тому моменту, в котором возможен был выбор. И вместе с этой тоской сильнее звучит вопрос: что пошло не так?

Особенно беспокоит этот вопрос, когда смотришь телепередачи того времени. Одна из наиболее известных — передача “Взгляд”. В ней обсуждались волновавшие всех темы, связанные и с изменениями в политике и с такими проблемами, как дефицит и фарцовка. И поражает, как там ведутся дискуссии. Стороны стараются услышать друг друга. Оппонентам дают место для высказывания. Либеральный “Взгляд” в эфире зачитывает фрагменты письма Нины Андреевой “Не могу поступиться принципами”, в котором она спорила с необходимостью пересмотра и переоценки советской истории. И все в том же эфире с приглашенными экспертами, занимающими разные позиции, обсуждают это письмо. 

У меня, человека, который не застал такое телевидение (и даже не помнит золотые годы mtv…. но это про другое, ладно), возникает ощущение: “Вау, а что так можно было?” Оказывается было. И куда оно делось, почему больше нет?

Тут надо остановиться, чтобы не скатываться в интонацию в духе вот была “россия которую мы потеряли!1!1!111!!!”. Потому что это, очевидно, не она, да и вряд ли кто-то Россию терял, она всё же большая. 

Перестройка — интересное время, но, естественно, не идеальное. И мне кажется, что основным недостатком этого периода были большие ожидания и перекладывание ответственности.

Лучше всего (ну, в моём опыте) это показывает выпуск другой телепередачи — “12 этаж”. В интернете эпизодов этой программы, в отличие от “Взгляда”, мало, всего два. Вот я говорю о том, что посвящён мужественности.

Специфика передачи заключается в том, что в ней “сталкиваются” три поколения (на самом деле все они находятся в разных пространствах и общаются с помощью телемоста):

  1. поколение взрослых, часто пожилых, состоявшихся людей;
  2. поколение молодежи — они уже что-то пережили, кто-то был в Афганистане, у кого-то уже есть семья, однако всем им не больше лет 25;
  3. поколение школьников, мальчишек и девчонок лет 15-17;

И все они обсуждают предложенную тему.

(n.b. только в последней группе есть девочки, среди “взрослых” и “молодёжи” все сплошь мужчины. правда, девочки, так и не поучаствуют в обсуждении, но они хотя бы есть; чтобы в конце передачи заметить, что очень не хватило женского взгляда. К этому мы дальше возвращаться не будем, но показалось важно это отметить.)

Интереснее всего смотреть на то, каких идей какое поколение придерживается, и как они взаимодействуют друг с другом. В первую очередь замечаешь, что у участников передачи есть определённое представление о самом старшем поколении и о самом молодом, а среднее несколько выпадает, оказывается ни там, ни там. При этом они выделяются ещё и тем, что их настроение наиболее консервативно. Они оправдывают необходимость участия советских войск в Афганской войне (причина этого скорее всего кроется в том, что они сами участвовали в боевых действиях), они спешат обвинить проституток и фарцовщиков, они непреклонны в вере в свою правоту.

Старшее поколение воспринимается участниками как мудрое, пережившее многое, пострадавшее в своё время. Часть представителей старшего поколения — или родственники репрессированных, или сами были подвержены репрессиям. Они осуждают молодых ребят за поспешность и поверхностность их суждений, предлагают глубже смотреть на проблемы, которые затрагиваются во время обсуждения. Так один из представителей старшего поколения обращает внимание на то, что проблема кроется в самом устройстве общества: “Я, например, думаю, что тот, кто покупает женщину, не меньший подлец, а может быть, больший, чем сама женщина, которая собой торгует. А это как-то уходит в сторону. Мы, мужчины, здесь, вроде бы, все в голубом, или в белом”.

Но, по-моему, наибольший интерес представляют школьники. Представления остальных участников об этом поколении двоятся. С одной стороны, на этих ребят возлагаются большие надежды: они — новое, “чистое” поколение, которое может все изменить. С другой стороны, ведущий характеризует их следующим образом: “законченные приспособленцы, трусы, анонимщики даже. Я не знаю, что за этим стоит. Недоверие к тому, что происходит? Или с молоком матери всосана, так сказать, вот эта робость, так сказать, страх, отсутствие мужества?” Он утрирует для заострения основной проблемы, заявленной на программе, что такое мужество, какими должны стать нынешние мальчики, будущие мужчины.

Но несмотря на то, что подача ведущего гиперболизирована, она хорошо показывает, что существует серьёзный разрыв между тем, каким юное поколение хотят видеть старшие, и тем, какое оно на самом деле есть.

Этот разрыв в восприятии взрослых формирует в школьниках страх непонимания, который в их выступлениях на передачи звучит довольно сильно. Именно с этим страхом они впервые и появляются: “Я боюсь не того, что там просто прийти на телевидение, и там, чтобы тебя услышала вся страна. Я боюсь, что найдётся довольно много людей, которые просто не поймут,” — это первая реплика школьника, которая звучит в этом выпуске. При этом ребята старательно отстаивают тех, кого не понимают старшие: объясняют, что неформалы — не столько бунтари, сколько люди, которые не находят понимания в школе и дома, но ощущают необходимость принадлежать к группе. Также они с большим пониманием относятся к тем, кто старался избежать армии. Война, начавшаяся в 1979 году, только-только закончилась, а до того и непонятно было, как долго ещё она будет длиться. И, кажется, что над этими мальчиками пятнадцати–семнадцати лет боевые действия в Афганистане висели дамокловым мечом. Они росли, зная, что идёт война и что велика вероятность попасть на неё и, возможно, умереть, не дожив до двадцати. Для них это живой и пугающий вопрос, поэтому они готовы защищать тех, кто не хочет в армию, от обвинений в трусости, которыми сыплют ребята постарше и иногда представители старшего поколения.

Оказавшись в ситуации непонимания взрослыми, подростки стараются объяснить своих сверстников, самих себя, ту часть общества, в которой они хоть немного ощущают понимание и поддержку.

Но за пределами этой части они, как кажется, чувствуют себя потерянными. В том числе и из-за ощущения, что взрослые не только их не понимают, но и хотят от них каких-то действий, которые могут изменить будущее. Но понимания, что это должны быть за действия — его нет. И это основное отличие в отношениях подростков и взрослых в переломном историческом периоде. Непонимание и поиск принадлежности к группе свойствен этому возрасту, это один из способов сепарации и взросления, а вот ощущение ответственности за будущее, настойчиво навязываемое взрослыми людьми, не такое обычное дело.

И в перерыве, который тоже частично снимается на камеру, ребята в разговоре с самыми старшими признаются, что они не знают, что делать. У них есть ориентир от обратного — они знают, чего не делать. Но они ощущают, что от их поколения как будто ждут позитивной программы, долгожданных качественных перемен. 

1989 год — Перестройка движется к завершению. Восторг и ажиотаж первых лет, постепенно сменяется на потерянность и разочарование. Годы идут, а конкретных действий, которые улучшили бы жизнь людей, всё ещё нет. Кроме того, в 1989 году ухудшается экономическое положение в стране, что также влияет на общее отношение к Перестройке. Путь к переменам оказывается сложнее и дольше, чем казалось поначалу. Возможно, именно поэтому на людей молодого поколения возлагается всё больше ответственности. И они стараются оправдать это доверие (да и им самим, кажется, интересно активно участвовать в историческом процессе): меняют, что могут, в школах, участвуют в обсуждении “белых пятен истории”, внимают полемике, существующей в газетах и на телевидении. В то же время их речь ещё полна советских штампов, канцеляризмов (на это обращают внимание сами участники обсуждения: “третируют нас декларативностью, красивостью фразы”, “погрязли в словесах, которые всегда имеют политический оттенок, которые пришли на нас сверху”). У них ещё нет другого способа говорить, нет иных примеров. 

Новое поколение, чтобы оправдать возложенные на него надежды, должно думать и действовать по-новому. Но для этого у них нет новых слов, необходимых для того, чтобы выстраивать иной мир вокруг: "Как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей" (Быт. 2:19). Французы, верша революцию, чувствовали эту потребность: новый мир — новые названия для окружающей реальности. Всё должно было стать новым. Это, конечно, максимализм. Совсем не обязательно переименовывать месяцы, чтобы поменялась экономическая система страны. Но вот найти новый язык для разговора об обществе, о политике, о культуре, о переменах, которые во всём происходят (или должны произойти), — это было необходимо. Но новых слов ещё не было, а связь с живыми словами из прошлого была почти совсем утрачена.

Итак, что есть (точнее, что было) у этих ребят? Непонимание со стороны старших, от них же — надежды, которые хочется оправдать. Собственный интерес к происходящему в стране, спровоцированный временем, в котором им довелось расти. И полное отсутствие понимания того, что нужно делать, чтобы смочь что-то изменить и что-то улучшить; как это делать и как об этом говорить. 

Сейчас ребятам со второй лестницы по 45–48 лет. Это взрослое поколение. Оно  должно бы определять сейчас курс страны. Опять должно, ну вот. Возможно, тогда, в конце восьмидесятых, им так и не удалось преодолеть этот разрыв в самих себе, порожденный стремлением к прекрасному, но размытому будущему, к которому неизвестно как добраться. Девяностые запутали и перемешали всё ещё больше. И, может, в меньшей степени стало не до размышлений об этом пути к прекрасному. 

"Есть ли что-то общее между второй лестницей и нынешним поколением молодёжи?" Как будто есть. Есть ощущение момента. Конечно, совсем иного. Не таких резких перемен, а постепенно накапливающихся внутри общества. И тоже есть ощущение возложенной на тебя ответственности за будущее. Но не потому, что ты — молодое поколение, а просто потому, что ты здесь живёшь, и ты ответствен за то, что происходит у тебя дома.

То, что сейчас к Перестройке в культуре обращаются те, кто её не застал (или застал совсем ребёнком), — хороший признак. Это попытка посмотреть, примерить на себя тот важный момент, в который могли произойти какие-то коренные перемены. Обращение туда не из сентиментальности, а из интереса, из чувства “нам это близко”, как кажется, подтверждает большую ответственность и отсутствие давления со стороны "взрослых".