В следующий раз после тостов за любовь и за павших, выпейте за незлонамеренную, но и недоброжелательную хаотичность жизни. Чокаясь, или не чокаясь. Говорят, что мечты сбываются, но было бы вернее сказать, что случаются вещи. Things are constantly happening — так гласит мем, присланный сестрой, и он прав.
Лучше всего об этом говорил Толстой. “Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева. Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны.” Государи решают, арбузы растут, часики тикают, барабан крутится, растительное масло разливают на трамвайных путях — и всё одновременно, всё закономерно, и всё со своими причинами и своими последствиями, и всё происходит хаотично, и не сообразуясь друг с другом.
К своей гордости скажу, что образ мира как гигантских часов (буквально размером со Вселенную) у меня появился до чтения «Войны и мира». И, в отличие Толстого, ни в коем случае не скажу, что есть какой-то смысл у того, что происходит. Это просто происходит, и наше осмысление, в т. ч. наши мечты, – лишь одна из шестерёнок, работающей по своим законам и сообразно своим индивидуальным обстоятельствам. Одна из шестерёнок, размноженных в промышленном масштабе и работающих параллельно с другими, зачастую с этими другими никак не связанная.
Подростком, я был одержим умными, харизматичными, много всего добившимися людьми. Дизраэли, мне кажется, был последним из таких. Это единственный британский премьер-еврей, первый выходец из среднего класса, единственный – интеллигентского толка. Он очень хотел внимания, власти и денег, и – о боги! – чего он только не делал, чтобы их получить. И каждый раз всё решалось само собой, почти вопреки его действиям.
Он вкладывался, например, в латиноамериканские пирамиды, принёсшие ему долги до конца жизни. В политику он, кстати, пошёл, потому что в Англии депутата нельзя посадить в тюрьму за неуплату процентов. Его продинамили избиратели четыре раза подряд в разных округах, и каждый раз он зарабатывал новые долги, нервные срывы, очень ядовитых врагов или репутацию неудачника и непостоянного человека. А избрался он лишь по случайному блату в тридцать три года (очень поздно для британской политики, где становятся министрами и в двадцать).
То время было эпохой вражеской ему либеральной партии (от которой он как-то безуспешно пытался избраться), десятилетиями правившей без серьёзной конкуренции. Он стал с помощью интриг вторым человеком в консервативной партии, лидером фракции в парламенте, и двадцать лет находил новые и новые поводы расколоть правительство. Граф Дерби, лидер его партии, был нерешителен и двадцать лет не делал ничего. А потом он умер, и Дизраэли занял освободившееся место. Граф оставил ему ещё наследство, покрывшее небольшую часть долгов и позволившее купить имение.
В семьдесят лет, при своих триумфальных выборах, он уже был уставший и одряхлевший мужчина, пусть и статусный писатель. По сравнению с двадцатисемилетним юношей, дерзившим писателям и ирландским националистам, спорившим с героем Ватерлоо Веллингтоном о возможности своего премьерства, – по сравнению с тем юношей, он был буквально бессилен. «Были времена, когда я, просыпаясь, чувствовал, что могу манипулировать династиями и правительствами, но все это осталось в прошлом».
Things are constantly happening, они зачастую не в нашей власти, и их, подчеркну, бессмысленный поток несёт нас куда-то вперёд, никогда не сообразуясь с нашими чаяниями и страхами.
Не видьте в авторе пресловутого детерминиста. Да, на нас страшно много влияют обстоятельства и общество (миф об успехе Наполеона, мозолящий глаза, — прекрасный тому пример). Всё же некоторые вещи априори случайны, а сознание с мистической мощью способно рандомизировать мысли и контролировать когнитивные установки. В конце концов, никто не может знать, что в точности будет завтра, потому что всех этих мелких историй, проявлений механизмов — от “почему у автобуса сломался двигатель” до “почему в Афганистане бунтуют таджики” — так много, что мы не знаем, что произойдёт дальше. А не знаешь, выстрелит ли, — возьмись и попробуй! Дизраэли, в конце концов, в спарринге с либералом Гладстоном определил британскую политику на долгие сорок лет, на время британского зенита.
Но иногда я представляю. Дизраэли в юности. Всё ещё впереди. И тут ему кто-то сообщает, как и когда он станет премьером. О этот ужас на его оливковом лице!