На днях вернулся из Палестины. Накануне мы с Василисой жгли костёр на крыше дома в заброшенной деревеньке под Иерусалимом. Наутро я насилу проснулся и ехал на Западный берег с сильного бодуна, поэтому не заметил, как мы пересекли границу. Действительно — при въезде на Территории, как их тут называют, нет блок-поста — проверяют только машины на выезд.
Никакого представления о том, как выглядит жизнь к востоку от Иерусалима, у меня не было — ментальная карта в моей голове походила на средневековые атласы с псеглавцами и чудовищами. Большинство израильтян, надо сказать, тоже о Палестине имеют самое смутное представление — сюда ездят одни поселенцы да редкие активисты. “Для значительной части людей Западный берег — это вообще какой-то барьер”, — сетует активист Рома, который привёз нас сюда.
Большая часть Палестины — так называемая зона С — находится под контролем Израиля. О селе Сусья публика узнала месяц назад, когда документальный фильм “Нет другой земли” о том, как еврейские солдаты сносят дома арабских пастухов, выиграл “Оскар”. Фабула такая: Израиль решил разбить военную базу в местечке Месафер Ятта, а арабы со своими овцами путались под ногами. С тех пор сюда периодически приезжают бульдозеры и сносят дома — палестинцы перебираются жить в пещеры, но потом — под покровом ночи, чтобы никто не видел — строятся заново; солдаты опять пригоняют технику, и всё начинается снова. Власти считают, что палестинцы находятся тут незаконно, потому что у них не было разрешения на строительство тех лачуг, в которых они живут. Арабы в ответ предъявляют ветхие документы на землю, оформленные их пращурами ещё при османской администрации. Это на первый взгляд, диковато, но Израиль сам признаёт юридическую силу турецких законов в части земельного права — и регулярно применяет их в своих целях — в том числе, для того, чтобы преследовать палестинцев.
Ездили мы под эгидой “Компаса” — организации русскоязычных леваков, которые регулярно катаются на Западный берег, пытаясь оградить палестинцев от беспредела, который учиняют поселенцы. Главный в “Компасе” — Рома, кудрявый красавец с орлиным носом, похожий на Боба Дилана, Марка Болана и Че Гевару одновременно — как настоящий панк, ходит в кожанке с разными цепочками и нашивками; на брелке — подвеска с арабской вязью в виде контура Палестины. Мягкий характер не вяжется с его суровым прикидом. Раньше я сторонился таких уверенных в своей правоте людей, но Рома оказался глубоким и вдумчивым, готовым часами спорить, не срываясь на крик. “Конечно, мы можем быть не согласны друг с другом и просто делиться мнениями”, — говорит он, и в этом не слышно позы. Мне кажется, я не видел людей, которые относятся к политике настолько серьёзно и говорят о ней так внимательно и по-доброму — будто это и есть самое важное в жизни. Мы привыкли жить в иллюзии, что политическое — наносное, и настоящая жизнь происходит в каких-то других плоскостях, — а Рома почти целиком посвящает себя борьбе и не вылезает из Палестины.
С Ромой мы познакомились на пляже в Яффе, где ребята из “Компаса” справляли масленицу. Рома пел еврейские песни на идише, и одна из них произвела на меня сильнейшее впечатление.
Глупенькие сионисты,
Вы такие утописты
<…>
В ебучий ваш Иерушалаим
Идти за вами не желаем,
Мы в диаспоре останемся
Бороться с Николаем!
Будучи антисионистом, Рома пел эту песню в самом буквальном смысле: зря мы сунулись сюда, на Святую землю, нам здесь не рады. Вместе с тем, у меня в голове вихрем пронеслись несколько эпох: история русской эмиграции нагло перекликается с историей еврейских скитаний. Ха, подумал я, какой-то русский чувак, явно уехавший от войны, на берегу Средиземного моря поёт о том, как останется в России бороться с самодержавием. И вот мы, такие же изгнанники, как те евреи в начале XX века, сидим на пляже и поём о том, что нужно избавиться от иллюзий, забыть об исторической родине и бороться с тем царём, который есть под рукой: в Израиле тоже нарождается диктатура.
Тогда я ещё не знал, что Рома родом из Запорожья и живёт в Израиле с раннего детства. Это заставило меня зауважать его ещё сильнее: одно дело — русские чуваки, которые к этой стране пока что никакого отношения не имеют и могут позволить себе идти против власти, не опасаясь встретить непонимание у старых друзей, другое — когда ты вырос здесь, чувствуешь эту страну своей, но понимаешь, что так дело не пойдёт.
Полевел Рома в армии — здесь это, как ни странно, обычное дело: личный опыт и рассказы сослуживцев открывают людям глаза на несправедливость. Отслужив год из двух, Рома принял решение уйти в самоволку, и как следствие, сесть в тюрьму — хотя запросто мог откосить по шизе или прикинуться пацифистом: в Израиле это проще простого. Три месяца Рома провёл в тюрьме, из них месяц — в одиночке. Книжек ему не давали, поэтому несколько недель он ходил из угла в угол, пел песни и разговаривал сам с собой.
* * *
Женщины здесь ходят в платках, а мужики сплошь в джинсах и чёрных худи. Первое, на что обращаешь внимание в Палестине, — это лица: бабка с кривыми зубами, дядька без глаза — люди здесь гораздо меньше думают о том, как выглядят. Приехав в Сусью, мы полдня бьём баклуши, валяясь на пластмассовом газоне перед входом в местный дом культуры — утлый вагончик, построенный на деньги Евросоюза. Активисты, искромётно шутя, болтают о гипотетическом строительстве Третьего храма в Иерусалиме.
— Бог сам должен всё разрулить — и когда придёт Мессия, Храм должен воздвигнуться как-то сам.
— А как он воздвигнется без разрешения на строительство?
— Еврейскому богу не нужно разрешение на строительство.
Наконец приходит Ахмад, паренёк семнадцати лет в очках и дурацкой панамке, и проводит нам экскурсию по деревне. Сусья — это несколько раскиданных по холмам хуторов, довольно далеко друг от друга, в каждом домов по пять. До 1970-х годов село находилось на другом месте, но потом здесь откопали синагогу IV века, разбили вокруг неё национальный парк, а деревню снесли, разрешив арабам поселиться на окрестных холмах. Люди здесь по сути живут на выселках.
Горы вокруг Иерусалима покрыты сосновым бором, который посадили первые сионисты. Это удивительно: идёшь по лесу и вдруг понимаешь, что находишься внутри декорации, а каких-то семьдесят лет назад тут была пустыня. Но на Западном берегу всё осталось, как прежде, поэтому границу Израиля с Палестиной отлично видно со спутника. Раньше, когда я слышал рассказы о том, как израильтяне облагораживали эти места, то представлял себе бескрайние пески Ближнего Востока. Оказалось, пустыня тут каменная: серые холмы в колючках и небольшие полоски земли между ними, где арабы сегодня растят свои баклажаны.
Ахмад выступает за конфедерацию — он верит, что однажды арабы и евреи смогут договориться об объединении в одно государство. Если израильтяне в официальных документах именуют эту часть Палестины Иудеей — так она называлась в древние времена — или просто Территориями, то многие палестинцы в свою очередь не используют слово Израиль; о землях к западу от Иерусалима они говорят — территории, оккупированные в 1948-м году: Израиль сегодня существует в тех границах, которые отвоевал себе во время Войны за независимость, поэтому Ахмад называет еврейское государство просто: Сорок восемь.
Дома тут плохонькие, больше всего похожи на вагончик Элли из “Изумрудного города” — продолговатые, сложенные из шлакобетона. По деревне раскидан мусор: какие-то ковры, черепа овец, трубы, буржуйки — между них снуют собаки и куры, кричат петухи. Электричество здесь берут от генераторов и солнечных батарей; вода поступает по какой-то трубе, которая змеёй тянется по земле. В целом никаких коммуникаций тут нет, хотя в окрестные еврейские поселения проведены и вода, и свет.
Ахмад бойко, хотя и с массой ошибок, по-английски рассказывает, как солдаты проводили обыск у него дома: в три часа ночи в дом к его семье вломились военные. “Я удивился: у меня дома настоящий ЦАХАЛ!” Ахмад было поднялся, но солдаты велели ему ложиться обратно, а сами ушли допрашивать Ахмадовых деда, отца и мать. Что было нужно военным, Ахмад понял не до конца — да может, они и сами не вполне понимали.
Ахмад говорит, что выход фильма едва ли улучшил их положение, скорее наоборот — солдаты и поселенцы только ожесточились. О Сусье вновь заговорили пару недель назад, когда здесь был избит один из авторов фильма Хамдан Биляль. Бытует две версии: одни говорят, что первыми напали поселенцы, другие винят в начале потасовки палестинских подростков. Ахмад, понятно, грешит на евреев: “Они реально жёстко его избили: несколько раз ударили по голове. Я думаю, они хотели его убить: они не хотят, чтобы кто-нибудь знал, что на самом деле происходит в Масафер Ятте”.
До ближайшей школы дети добираются на автобусе, но стараются ездить туда в сопровождении активистов, опасаясь встретиться с поселенцами. “Если ты едешь один, поселенцы запросто могут напасть или арестовать. А если они видят активиста, который снимает, они сами немножко боятся”.
На склоне холма на окраине села белеет остов машины — сожгли поселенцы. Такие атаки — не редкость, хотя чаще евреи приезжают сюда просто подразнить местных, рассчитывая спровоцировать их на драку. Серьёзность их намерений, как правило, понятна издалека: замышляя погром, поселенцы скрывают лицо под масками. Сдачи давать нельзя — палестинцев за это сажают, а на проделки евреев израильская полиция закрывает глаза — засудить поселенца практически невозможно.
Ахмад рассказывает, как было дело: как-то раз поселенцы пытались угнать овец у семьи, которая на тот момент была в городе, но наткнулись на соседей, и принялись закидывать их камнями — попутно побили несколько фонарей, камеры наблюдения и цистерны с водой. Местные позвонили в полицию, но пока те ехали, поселенцы разбили машину американских активистов, поколотили их палками — и скрылись. А полицаи, вместо того, чтобы ловить хулиганов, схватили несколько палестинских детей, в частности, Ахмадова брата пятнадцати лет.
Соседний хуторок — всего в пару домов — кончается колючей проволокой, за ней — оливковая рощица (маслины — главная статья экспорта из этого нищего региона). Раньше арабы пасли тут своих овец, но потом их начали теснить поселенцы. После нескольких стычек солдаты от греха подальше оградили пастбище колючкой и запретили заходить сюда кому-либо — однако приказ не соблюдается. Просто когда запрет нарушают евреи, силовики предпочитают не вмешиваться.
— После этого палестинцы пытались пасти своих овец на этой территории, и их всегда избивали, — сокрушается Рома. — Один раз на них при мне напали подростки в масках. Этот запрет не работает, потому что…
— Да чё им запрещать? — распаляется другой активист. — Им надо просто колени посносить — вот это сработает.
Мне вспоминается песня группы “Аркадий Коц”, словно нарочно написанная про эти места:
Я шёл дорогой кривой и длинной
Над изумрудной большой долиной,
<...>
Но вдруг увидел большой забор я
И надпись “Частная территория”
Там написать я решил по-своему:
“Это земля для нас с тобой”.
С другого склона холма виднеются бескрайние трущобы города Ятты, расположенного в долине. Евреям туда путь заказан: город находится в зоне А, и власть там принадлежит палестинской администрации, поэтому израильтян туда не пускают.
Вечером мы возвращаемся в наше село и ждём заката, чтобы отужинать: у арабов продолжается Рамадан, поэтому мы стараемся не есть, не пить и не курить на людях. После захода солнца они накрывают роскошную поляну: плов, салат, цветная капуста в тхине, чечевичный суп — я, ей-богу, не ел так ни разу в жизни. Разговор идёт на четырёх языках, но в качестве лингва-франка всё-таки выступает иврит.
— Путин, Путин — гуд! — оживляется дедушка Ахмада, узнав, что мы из России. — Россия — наш друг! Хрущёв в Нью-Йорке ботинком стучал, чтобы американцы вышли из Египта — и вышли!
Наср — отец Ахмада — главный активист на селе. Мы спрашиваем его, какие настроения царили здесь 7-го октября. Тот вспоминает, что поначалу никто просто не понимал, что произошло, а потом пришли поселенцы и всех отпиздили. В то, что местные совсем не испытали энтузиазма в связи с прорывом ХАМАСа, поверить трудно, но в остальное я верю охотно.
По деревне гуляет ветер, в яслях блеют овцы. С крыльца открывается какой-то щемящий вид на лиловые холмы Палестины — ощущения тут, конечно, библейские. Спев несколько псалмов, мы ложимся спать на полу. Наутро мы делимся на четыре группы и разъезжаемся по окрестным деревням помогать палестинцами по хозяйству — часть народу поехала разгребать завалы от снесённых домов, а мне выпало пасти скот.
На дворе туманно и зябко. Мы отправляемся в село в получасе езды от Сусьи — проезжаем суровые военные базы в колючей проволоке и оказываемся в зоне В — самом странном образовании на Хевронском нагорье: она находится в совместном ведении израильской и палестинской администраций, поэтому здесь царит двоевластие. Это село не похоже на те, что мы видели до сих пор: всего пара домов, зато неприлично роскошных — хоромы в стиле армянского люкса: три этажа, теснённые золотом двери. Нас встречает громадный, похожий на тибетского монаха дядька в рыжем халате, поит кофе — но сам не притрагивается.
Минуя ещё один забор, который на этот раз возвели палестинцы для защиты от поселенцев, мы ведём стадо овец в долину. Двое чрезвычайно колоритных арабов остаются на вершине холма — на шухере. Пастухи — мужик в кепке и двое его маленьких сыновей. Пасти овец мне доселе не доводилось, поэтому меня удивляют детали: мужик, стоя над стадом, лениво швыряет в овец камнями — чтобы те пошевеливались — и совсем не боится нечаянно угодить какой-нибудь из них по башке: то ли овец не жалко, то ли намётан глаз. У каждой скотины на ухе по бирке с номером — на случай, если угонят.
Душно; по долине стелется влажный туман. Мы с другими активистами, скучая, бродим по холмам и играем в города — кажется, наша помощь тут совсем не нужна. Вдруг с пригорка сбегает белая фигурка — паренёк в пейсах и кипе. Он скачет перед нами, хлопая в ладоши, и кричит: “Шабес, шабес!”
— Я обычный еврей, вышел на прогулку в субботу! — надсадно кричит поселенец. — И никто мне не помешает! Эй, ты! А почему ты пасёшь тут своих овец?! У тебя есть документы на землю?
— Есть, — откликается чабан.
— Нет! Вы всё врёте! Мы, иудеи, всегда говорим правду, а вы, арабы, только и умеете что лгать!..
Тут же прибегают ещё двое парней, но завидев нас, разворачиваются. Только теперь до меня доходит, зачем здесь нужны активисты: не будь тут свидетелей, запросто завязалась бы драка, и палестинцев бы наверняка задержали.
Почему это происходит? Рома считает, что действия израильтян в зоне С — и снос деревни, под которой обнаружилась синагога, и обустройство военной базы, и многочисленные погромы — подчинены общей логике: исподволь вытеснить арабов из сельской местности в крупные города. Зачем? Чтобы однажды присоединить эту территорию, — и чем меньше здесь будет людей, тем лучше.
Мне было важно поглядеть на этих людей — убедиться в том, что у них не капает кровь с клыков, — хотя я отдаю себе отчёт в том, что мы попали в очень специальное место: к Сусье приковано внимание всего мира, и люди тут ведут себя соответствующе.
Под конец второго дня мы с активистами собираемся в ДК и делимся впечатлениями.
— Я идентифицирую себя как квир-чел, — признаётся один активист, — а в интернете же разгоняют, что вы приедете, и вас там линчуют, повесят, убьют — тем временем мне наливают чай и говорят: вот здесь работай. У Кати вон розовые волосы — но все были в восторге: дети просили потрогать, подходила женщина, сказала, что вообще бьютифул.
— Я услышал важную фразу от палестинца, которому мы помогали, — рассказывает другой. — Мол, спасибо большое, что вы приехали сюда, вы нам реально помогли, но если вы действительно хотите остановить поселенцев, то ваша задача — менять израильское общество изнутри.