Есть несколько типов учёных. Некоторые сложно относятся к предшественникам: с ними сотрудничают, им же противостоят. Без них никуда, но что открывать, если они во всём правы? Они больно давят своим авторитетом; в противовес ему в учёном растёт надежда: кажется, что можно поддеть их теории, найти кейс, поставить точку в каком-нибудь большом споре.

Таким исследователем был я. Я хотел навеки закрыть вопрос мест.

С осени 2020 года я исследовал бары и кофейни и искал про них литературу. Про места (клубы, квартиры, Ямы, подоконники) чаще писали как про сцены: других посмотреть и себя показать. Иногда попадались статьи про воспоминания, скажем, когда сносят родной район. В основе этих концепций город — это фон, это декорации.

Бушевала тогда пандемия, молчал стройкомплекс, и люди очень скучали по своим местам. Город-фон — хорошая концепция, хороший трафарет, и не отдать ей должное — значит не понять её. Вообще, подмечание, когда ты мыслишь и действуешь, как другие, ключевое в качественном (т.е., не-количественном) исследовании. В каком-то (правда, ограниченном) смысле, интервью — способ вспомнить и пощупать грани у собственных ощущений. А вот зайти за границу своего опыта, пытаться осмыслить в знакомых (и неподходящих) ощущениях ощущения незнакомые — это начать демагогию.

Как бы то ни было, ностальгию город-фон не объясняет.

Я подходил к вопросу о местах через компании друзей; неудивительно, что интервьюируемые компаниями и заканчивали. Если час расспрашивать про компанию, а потом спросить про места, то тебе, конечно, расскажут про бар Барбар, где компания постоянно тусит. Но даже если убрать друзей — бары и кафе ведь очень социальны. Зануда скажет, что в городе всё — от плана улиц до кладки кирпича — приходит от общества / человека, но в баре ты должен с кем-то напрямую общаться и время от времени смотреть в глаза. Вот и одна моя интервьюируемая сказала: “Люди приходят пить кофе к людям”. Она имела в виду сотрудников заведений, но четыре из пяти говорили, что в “своих местах” они всегда могут случайно найти своих друзей. 

Ещё получалось, что привязанность к компаниям друзей и привязанность к местам формируется одинаково. Сначала ты убеждаешься в безопасности, место / компания проходит через неопределённое количество фильтров, постепенно формируется желание и способность себя выражать без ожидания необоснованных наездов. Странно же? Компании — это эндорфин в голове и невидимые связи, места – набор кирпичей и бетона. Не странно, потому что всё возвращается к людям: к друзьям и работникам.

И с друзьями, и с местами мы балансируем между чувством знакомого и безопасного, с одной стороны, и чувством интересного с другой. “Я знаю, что там будет хорошая музыка и атмосфера, но я не знаю, что там произойдёт”.

Всегда ли места – это либо фон, либо люди? Давайте опробуем на соседнем примере. Летом 2020 года филолог Фёдор Отрощенко написал интересную статью про места; я про неё вспомнил во время исследования и взял у Фёдора интервью. 

В своей квартире он в какой-то момент развесил листочки с надписями “здесь я гениально пел”, или “здесь я писал гениальные тексты”, или ”здесь я смотрел на Бутырку”, или “здесь я сделал омлет и пролил настойку”. 

Что это такое? Тут нет людей — он в одиночку пел, писал, смотрел или пьянствовал с белковыми закусками. В статье Фёдор говорил, что это работа с памятью, и это правда похоже на фон; но взаимодействия Фёдора с этим фоном имели какой-то более глубокий смысл. 

Сам он обосновывал свои действия так: “Это было будто не моим местом, и я как мог боролся с чувством того, что я чужой”. Похоже на рассказы про сломанные чайники: нужно тут придержать, тут нажать, так повернуть, и тогда он включится. С такими чайниками сложно расстаться, он же твой! Владение — это в первую очередь использование; моё место — то, что я использую.

Я тут боюсь оступиться, надо бы сделать шаг назад. Приведу свой пример, мне кажется, подходящий.

Я уехал из России в сентябре 2021 года: мне не хотелось ни в аспирантуру, ни в армию, ни в коррупционные схемы. И как это бывает, я уехал в турецкую деревню, благо, было где жить. Это было неприятно: было одиноко, был очень сильный языковой барьер, была тяжёлая онлайн работа и, главное, была холодная и влажная погода. Небо серое-серое, на земле коричневые листья, корки мандаринов только-только становятся жёлтыми. Прошлый октекабрь я не вспоминаю хорошо, это всё стало одним слизнеподобным впечатлением.

В бытовом плане, эта осень 2022 года от предыдущей отличалась мало. Но после первого ливня я интуитивно понял: сейчас зашуршат ветки, перестанут петь птицы, мандарины начнут желтеть, падать и гнить ненужные на земле. И всё так и случилось. А пока всё так и случалось, я закупил дров и почистил печку. Иными словами, я понимаю, как работает вот это пространство в такие времена, и что нужно сделать. Или иными и более общими словами, у времени-места появился ритуал.

Ведь ритуал — это не просто “я хлопну по коленкам, и пойдёт дождь”. Ритуал — это знание, что нужно делать и как нужно мыслить в различных ситуациях. “Закончилась зима, и надо помыть окна”. Или “я иду мимо такой-то кофейни, я возьму кофе, сяду с сигаретой на подоконнике, а потом пойду дальше”. Клея бумагу в разных местах у себя дома, Федя Отрощенко создавал базу для ритуалов. “Я здесь гениально пил” не значит ведь “я больше никогда тут не выпью”. Как раз наоборот, это напоминание, что так делается, приглашение самому себе делать так ещё.

Места-фон, места-люди, места-ритуалы. Всё? Да. Я раскрыл загадку из статьи Отрощенко, поставил конечную точку в вопросе мест, а теперь отдых.

Представьте себе осень, твёрдую и голую землю. Собирается дождь, сильный ветер. Тут стою я, а передо мной черта. Где-то на этих трёх концепциях проходит граница опыта, который у меня когда-либо был с местами. Летят листочки, шуршат деревья, в печке потрескивают дрова. 

В разговоре о местах всё ещё хочется поставить точку. Но я щурюсь, смотря по ту сторону черты, а там стоит мой интервьюируемый, Федя Отрощенко, машет рукой, рассказывает про мной неиспытанное. Он видел в одном месте живой объект.

На Арбате жил когда-то забытый всеми гениальный поэт. И был у его арбатского дома дворик, и во дворике Фёдор Отрощенко стоял, задумывался, было это для него местом силы. Что это за задумчивое пространство, как оно работает? Я не понимал тогда, во время интервью, –– не понимаю и сейчас. Фёдор сравнил свои взаимодействия с двором и дневник. Язык высказываний в дневнике — это язык разговора с другим человеком, пусть этого человека и не существует. Взаимодействие Фёдора с Глазковским двориком — это взаимодействие с поэтом Глазковым. Спросит у себя что-нибудь во дворе, а тут случайно от ветра скрипнет железная дверь, и будет тебе ответ. Как хочешь интерпретируй.

Увы! Никогда у меня такого отношения не было, и точку мне не поставить, ведь я не демагог.