По каждой
тончайшей артерии
                      пустим
поэтических вымыслов феерические корабли.

Владимир Маяковский, 150 000 000

 

Художника, к сожалению, часто бывает, выдумывают окружающие. Резкий тон внешней оценки. Иногда мягкий, переоценки, умеющий льстить в интересах выгоды для себя. Простые обобщающие формы, постоянно усложняясь, образуют специфический язык искусствоведения. Нередко представ на публике, художник добавляет шарма и уникальности своей яркой эмоциональной жизни. Если того требует формат, даёт оценку — тоже оценку.

Оценивая себя и позволяя себя оценивать окружающим, искусство утрачивает часть внутренних свойств необходимых для понимания самого ценного — человеческой индивидуальности. Обаяние мастерства не уходит, обрастая легендой, уходит художник, унося по скромности и беспечности часть личных свойств своего мастерства, главную его часть — себя. И если бы какого-нибудь старого мастера воскресить, он точно бы сказал: “Господи, какое кликушество вокруг”.

Искусство сложнее, чем только его признание, и сюжет развития отдельного художника сложнее. Представляя собой наиболее восприимчивый сложноустроенный организм, художественная натура в своём оформляющемся состоянии не то, чтобы даже интереснее — плодовитее, обладает большей созидательной способностью, как бы пафосно это ни звучало — посеять зёрна гуманизма.

Оставляя за художником утрировано утилитарное значение, любая консервативная эпоха навязывает ему редуцированную роль. Трагизм фигуры крупной величины проявляется в сопротивлении своей усечённой роли, инертному полю сложившейся традиции. В начале прошлого века на этой почве появился авангард, ощутивший своё предназначение — очевиднее влиять на изменяющуюся природу 150 000 000 созревающих семян, наполняя их громоздкое сердце, которое “Ленин еле мог раскачивать” большей энергией, большим потенциалом и большей осмысленностью.

История существования искусства — это история таких транзакций. Открытий. Маленьких открытий. Маленьких красивых открытий. Совершению их внутри отдельной судьбы посвящены все наши фильмы. Транзакции — рубрика “Художник в Художнике”. Проблеме транзакции гуманизма — цикл “Art | No hope: Искусство в отсутствии надежды”.

“Клондайк маленьких красивых открытий” — первый фильм коллекции авторского кино Artarea Doc, давший намного больше ожидавшегося первоначально: импульс, веру в себя, направление пути. Впрочем, так скажет любой коллекционер о первой найденной им вещи. Фильм посвящён Игорю Ермолаеву, художнику, от серьёзности которого и от улыбки действительно появляется ощущение теплоты и погружённости в предметно-вещественный мир его идей.

В фильме постепенно совершается движение, обнаруживающее характер, собравший в себя символизм образной речи. Подобно руке, находящей выражение на холсте, слово участвует в создании образа, что неестественно для человека молчаливой работы.

Мысль художника не имеет прямого перевода. Изобразительный язык содержит столько символов и знаков, непросто создать под него азбуку, по совокупности это даже не язык, “хаос зрительных явлений” — как сказал Дзига Вертов.

Глаз художника — бесценный источник информации, если суметь этот уникальный инструмент, как музыкант флейту, настроить на звучание, доверие пальцам предполагает знание нот. “Флейтист, как юный князь изящен… Мелодия, как дождь случайный”. Так появилась идея увлечь на сравнительную степень перевода предельно точную по отношению к оригиналу того, в чьё появление на заре двадцатого века дополнительный смысл вкладывал Дзига Вертов — кинодокументалиста.

Художник овеществляет мир и одухотворяет, делает образно богаче, объёмнее, сам оставаясь вещью, предметом в руках коллекционера. Если снять приставку “арте-”, можно сказать, что факт — не исключительное доверие природе, но вклад, привнесённый человеком, и задачей документалиста становится выразить его аутентичность, не искажённое восприятие в отражении с чужих слов, не витражи — льющийся, проникающий в них свет, как понимал Кино-глаз Дзига Вертов: “Непрерывно нарастающее движение за воздействие фактами против воздействия выдумкой”.

Факт обнаруживает силу личного присутствия, выдумка её скрывает, у факта нет безапелляционных оценок — у выдумки есть. Довершая эту мысль — авангард, происходивший из наиболее питательной среды общества, народной, искал ясности, где та граница, по которой у искусства появляется право проявить себя. Глаз и понятие правды тесно связаны. Недвусмысленно. Глаз видит ложь. Ухо слышит фальшь. Исключительное положение и предназначение художника — ощущать эту границу.

Таким образом, можно сказать, что работа с Игорем Ермолаевым сформировала Artarea Doc, правильно настроила, открыв путь дальнейшему эксперименту и подарив признание. Следующим значительным шагом в развитии коллекции стал фильм о Михаиле Тихонове, занимающий исключительное место в нашей творческой судьбе и фильмографии, с его отзывчивостью и уникальностью состоялся выход первой картины рубрики “Художник в Художнике”: “Василий Чекрыгин” Михаила Тихонова.

Василий Чекрыгин из той породы художников, кто, как скажет о нём Тихонов, источает свет, кто вживается в природу идеи настолько глубоко, что приводит в движение образы. Договаривая эту мысль — поднимает наружу энергию планетарного ядра. Нигде, ни по каким лекалам и проводам не снять такого напряжения, как изнутри души художника. Здесь нет штампа. В десятках узнаваемых работ нет однообразия. И художник окунает в себя пергамент времени, оставляя парсуну содержательной своей мысли. Отпечаток индивидуальности.

Если относиться к Дзиге Вертову художественно, его сиюминутность впечатления не отличается от Чекрыгина. Его “непрерывно нарастающее движение” — всё равно что воскрешение. Непрерывно нарастающее движение живых — воскрешение мёртвых. Грандиозность происходящего подавляет. Не исключено, работай Вертов кистью, его диковатые картины реальности сохранили бы столь же убедительный, глубокий след правды. Имея кинодокумент в руках, мы его реальность видим иной. Правда не совмещается с тем, что уже различает глаз. Удивительный эффект.

Громоздкое сердце как художественный образ и как национальная судьба. Поэт его воспевавший пережил перерождение, зачерствел, ушёл в себя. Двигаясь навстречу изменчивой природе времени, не потакая установке ему следовать, художник набирает достаточно инерции, что становится двигателем. Показать эти механизмы сопротивления, восприимчивость в осуществляющемся состоянии момента, понимая, проникаясь ощущениями современника — такую задачу несёт в себе цикл “Искусство в отсутствии надежды”.

Потребность ясна и естественна — увидеть, с кем говорить из художников на темы, неприятные многим. Первопроходцев этого цикла двое, закрепивших и принявших его эстетику: Лев Переулков и Александр Горенштейн, отражающие и взгляды нескольких различающихся поколений и общую, к сожалению, пока вечную картину инакомыслия. Без суеты и без тревоги. Факт здесь будет ещё тем усиливаться, что общественные события влияют на персональную жизнь искусства.

Подобно разметке на географических картах, учитывается рельеф — не путь пройденный, картографируется через взгляды художника менталитет его эпохи. “Кого озирает горизонт?”, масштаб: 1 x 150 000 000. Здесь безусловно важна фигура картографа-кинодокументалиста и модулятора-режиссёра монтажа, накладываясь на их отношение, рельеф проявляет себя: “Что, слушая, небес зияют уши?”

Хотя можно допустить и другой взгляд, что лишь утрируют грубую философскую категорию Дзиги Вертова. Факт обязательно в будущем будет правильно понят, даже когда он изначально искажён неверным представлением автора о своём времени.