Сергей Солоух. Love International. М., 2021
Пока я сижу на прокуренной кухне за старым ноутбуком, где-то в огромных и сильно освещённых комнатах работают машины, типографские станки отпечатывают каждую буковку, страницу за страницей, выводя розовыми и белыми чернилами надпись на обложке книги “Сергей Солоух. Love International”. Уже со дня на день большие фуры, маленькие легковушки, отделения “Почты России” и прочие коммерческие и некоммерческие организации будут развозить роман по всем концам нашей родины, чтобы в нужный день книги легли на полки больших и маленьких магазинов, чтобы вовремя получил киллограм бумаги каждый предзаказавший от Москвы до Кемерова. До Кемерова, где сидит в нетерпении автор и ждёт наступления этого дня.
Дня, когда офисные клерки во время обеда, перекинув через плечо галстук, чтобы не испачкать его супом, станут листать страницы романа, когда студенты станут бегать глазами по строчкам, всё время натыкаясь на ноги людей в метро, когда покупатели книжных будут обкатывать на языке эти звуки “с”, “л”, чуть-чуть прибавляя голоса к последнему “ух”, отдавая кровные за интернациональную любовь.
Но только “ух” они и найдут под обложкой, никакого лава. Весь роман напитан злобой, ненавистью, издевательством и желчью как героев друг к другу, так и автора к героям. Точнее, не к самим героям, а к тем, кого они обозначают.
Действие разворачивается в Москве в 2012 году: здесь мы найдём и литературную тусовку, накрытую флёром отгнивающего гламура, и митингующих на Болотной, и среднеклассовых работников больших корпораций. Но автора интересует не столько политическая и общественная составляющая, сколько личная, даже интимная.
Говоря про интимность (эротическую интимность), новый роман Сергея Солоуха даёт большие надежды на изменения человека, ведь не зря Набоков писал: “Мне трудно представить себе режим, либеральный или тоталитарный, в чопорной моей отчизне, при котором цензура пропустила бы «Лолиту»”. С эротикой в чопорной нашей отчизне всегда было тяжеловато. Точнее, самой эротике было, может быть, и, выражаясь языком одного из героев романа СС, нормалды, а вот с описанием эротики было несладко. Однако в этом отношении книга обходит робкие и наивные потуги досоветских и советских писателей и совсем безвкусные и пошлые попытки многих постсоветских писателей описать эротику.
Примерно то же будет и с языком, особенно это касается мата, конечно, который часто выглядит достаточно жалко в художественной литературе. Но здесь традиция всё-таки больше и значительнее, поэтому было бы странно заподозрить современного отечественного автора в неумении совладать с тремя корнями русского языка. Хотя многие и до сих пор не умеют ими пользоваться, не будем указывать пальцем.
Кроме мата, можно долго и много говорить про язык Солоуха, наипаче роман начинается так: “Александра Людвиговича Непокоева кормил язык”. Язык занимает важное место в романе. Сам Непокоев, один из главных, если не главный, героев, живёт на “приглашения на лекции и фестивали с полным пансионом и проездом за счёт организаторов, почётное амплуа ведущего и распорядителя интеллектуальных мероприятий — сезонов, салонов, конкурсов и презентаций с последующим и параллельным доступом к источникам их финансирования, а также завидное положение эксперта-консультанта по всем вопросам культурного времяпрепровождения и образовательного досуга, в общем, всё то бесконечно рафинированное, изящное и креативное, что в результате приносит человеку хорошие ботинки, галстуки и пиджаки, а также пищу и напитки в стильной посуде хороших ресторанов”. Надо сказать, что автор больше показывает своё умение работать с языком, чем Александра Людвиговича, мы можем только поверить на слово, что он это делает мастерски.
Зато у нас есть неплохая возможность сравнить его язык с другими. Вот наудачу взятая реплика: “Вы понимаете, у нас в России… такая уж специфика… законы, как бы, есть… конечно… legislation, sure… письма… постановления… но они необязательно… как сказать? … необязательно… not necessarily… да... исполняются…”. Начинается фраза с почти идеального ямба, который ломается, когда появляется иноязычная речь. Конечно, эта фраза, взятая наобум, не демонстрирует язык героев во всей его полноте, однако однозначно показывает, что это смесь французского с нижегородским: язык, состоящий из канцеляризмов, полный пауз и запинок; язык, цель которого не коммуникация, а поддержание этого вездесущего квипрокво. А в мире квипрокво нет места любви.
Говорят все герои почти одинаково: у кого-то может быть чуть больше мата, у кого-то чуть меньше; кто-то лучше говорит по-русски, а кто-то похуже и т.д. Между героями вообще мало отличий. Они почти обезличены. Так что хотелось бы прочитать пьесу “Love International”, чтобы можно было в список действующих лиц подглядывать, а то забываются. Будто это не сами люди, а только заготовки людей, формочки для выпекания. Что согласуется с нелюбовью друг к другу, но делает невозможным полюбить и читателям этих героев, хотя бы посочувствовать.
Не только в смеси французского с нижегородским можно проследить связь с Грибоедовым, но и в других деталях. Взять хоть имена героев: мы найдём здесь и просто говорящие имена, и литературные прототипы, вроде Пешкова или следователя Сорокина, и пародии на общественных деятелей, вроде Максима Каца, который стал следователем Максимом Коцом. Или приведу такой отрывок: “А нашего преподавателя литературы, доцента, Гейдара Чингизовича Гаджиева тоже знаете? Он ведь, как и вы, теперь на «Эхе»… там… на радио.. конечно… да... А когда мы учились, он книгу вашего дедушки часто упоминал… честное слово… как яркий пример усвоения одним языком слов и выражений другого… Он знаете, смешно говорил, вот сделали жупел из мадам Курдюковой, и все, кому не лень издеваются над смесью французского с нижегородским, а на самом деле, язык ведь развивается заимствованиями…”. Здесь очевидна риторика с Гасаном Чингизовичем Гусейновым, у которого и инициалы оказываются одинаковыми. Кроме намёков и полунамёков на каких-то конкретных деятелей, есть и образы, которые всем известны, и каждый видит в них кого-то знакомого, если не себя. Это видно и по рецензиям на роман, что писали перед премией “Национальный бестселлер”. Каждый критик подставляет себя вместо Арины Тухачевской, достаточно карикатурного образа литературного обозревателя, о которой сам Солоух в книге пишет так: “Самый востребованный и модный литературный обозреватель последних лет”. Конечно, образ мерзейший, и каждый боится оказаться Тухачевской в глазах СС.
Было бы неграмотным называть московское общество романа фамусовским, где правит бал молва, слава; слухам нет места в “Love International”, ведь герои разобщены и обезличены. Здесь некому произносить “А судьи кто?” Однако судья есть. Сама Москва, которая, подобно гоголевскому Петербургу, вершит судьбы людей. Возможно, Москва самый живой и хара́ктерный персонаж, который постепенно изживает и изгоняет из себя остальных героев, как гной из нарыва.
Москва у Солоуха выписана достаточно подробно. Каждая улочка, кофейня, рюмочная, каждый уголок и закоулок обладают своими чертами и чёртами, которые вряд ли заметит москвич. Но у человека извне есть прекрасная возможность остранения. До хрипоты могу спорить, что москвичи не называют Беляево “Беляевкой”, однако не о таких деталях речь. СС удаётся прочувствовать сам, простите за пошлость, дух столицы, который, как оказывается, не так уж сильно отличается от грибоедовского духа. Я бы даже сказал, душка́.
Москва более всемогуща, чем государственная власть. Есть митинги, есть следователи, есть портреты Путина и Медведева, но нет ощущения, что борьба идёт именно с какой-то конкретной властью, с правительством. Здесь бо́льшую власть имеет стихия, город. Сама политика показана автором как некоторый контекст: есть только косвенные признаки, вроде ленточек, но нет политической подоплёки в них. Сами Путин с Медведевым в книге даны только в качестве икон самих себя. Людей в этих иконах вряд ли найдёшь, хоть портреты обладают даже характерами. Об этом так и написано: “И никакого электричества в глазах Бориса в этот момент не было. Не было его и в глазах Путина с Медведевым, висевших цветной парой над головой Винцеля. И тот, что слева в рамке, и тот, что справа, были непреклонны и единодушны: — А вот не надо, не надо так смотреть… Так пялиться сюда… Не надо… Уж мы-то совершенно ни при чем. Уж мы-то за ваши дела-делишки не отвечаем. Расхлебывайте сами”. Мы видим, что сами премьер с президентом ничего в стране не решают.
Сам роман написан очень иронично и смешно. Однако надо отметить, что смехом интонация не ограничивается. Удивительным образом автору удаётся соединить иронию с нежностью. Смех, мат и нежность — вот новая триада оставшегося позади двенадцатого года. И это не противоречит отсутствию любви, обозначенной ещё в заглавии. Нежность и любовь у Солоуха не равны и не заменяют друг друга.
Динамика романа оставляет желать лучшего. Возможно, неспешно почитывать тёплыми летними вечерами, смакуя каждое словцо, было бы и приятно, но у меня не было такой возможности. Не думаю, что она есть у большинства моих читателей. Однако нельзя сказать и то, что приходится тащится с каждым словом, постоянно посматривая, много ли осталось. Правда это больше про язык, чем про сюжетную динамику. Возьмём почти случайное предложение самого рассказчика: “И остро его сознание кольнула, весь организм поранила и отравила самая неприятная, самая гонимая из всех возможных мыслей, та самая гадчайшая, горчайшая, редчайшая, и потому ужасная, о том, что он, Александр Людвигович Непокоев, герой и знаменитость, на самом деле всего лишь симулянт, фигляр, притворщик, пшик”. Насаживания однородных членов, перечисления, уточнения — любимый приём Солоуха. Самое важное в предложении он оставляет на конец. Если вы хотите сразу вычленить информацию, то начинайте с конца. Это создаёт несколько волнообразное чтение, когда от начала предложения начинается волна, которая всё набирает и набирает в процессе перебирания слов через запятую, и, наконец, обрушивается на начало следующего, которое тоже уже начинает движение.
Не так работает динамика всего романа. К сожалению, не удаётся окончательно обрушить всю волну, что копилась на протяжении книги. Остаётся чудно́е послевкусие. Но здесь и мне стоит обрушиться последней цитатой из “Love International”:
— Активной жизнью вы, я посмотрю, живёте... — сказал Большевиков, усмехнувшись, и помолчав с той же усмешкой на лице, добавил: — Я еду на Новаторов, ну, то есть по Садовому, а потом на Ленинский, вас где высадить?
— Как можно дальше, — уверенно сказала девушка, — Как можно дальше…
— Как можно дальше... — сам не зная для чего, не про себя, а вслух сказал Виктор, — Как можно дальше нужно ехать ночью...
— Почему?
— Луна ориентиром… Объект — реально удалённый… А днём только от светофора до светофора…
Только ночью Москва оставляет своих жителей. Только ночью она не вершит судьбы героев, отступает своими пробками и светофорами, своей замкнутостью и жестокостью, давая возможность сбежать от неё, хотя бы призрачную возможность.
Новый роман Сергея Солоуха устремлён не к светофору, а к луне. Не могу сказать, что всегда и всюду в нём родимую Русь узнаю под сиянием лунным. Однако и не нужно воспринимать эту книгу как зеркало Болотной, как пародию на общество. Не стоит воспринимать его в качестве социального произведения. Тем и хорош Солоух, что не нацелен на злободневность.