Все книги, о которых я рассказываю в этой своей колонке, для меня дороги. Но к этой книге (к этому автору) я питаю особенно тёплые чувства.
Григорий Дашевский (1964 – 2013) появился в моей жизни через несколько лет после того, как ушёл из своей. Это гениальный (здесь я нисколько не боюсь этого слова) поэт. Один из лучших русскоязычных поэтов современности. Здесь можно было бы и закончить мою рецензию, но я попробую сказать что-то и о самих стихах.

Начну с конца: книга заканчивается эссе самого Дашевского “Как читать современную поэзию”, в котором автор очень легко, но достаточно честно оглядывается вокруг, прослеживая и историю русской поэзии, начиная с того, что “ключ к стихам — не то, что человек — правильно или неправильно — думает о поэзии, а то, что человек думает о себе или о своей жизни”. Здесь надо сказать, что и сами стихи Дашевского почти всегда о себе:

* * *

М. К.

Слабая какая перепонка делит
разведённый спирт и тёплый вечер,
то гримастничает, то чепуху мелет.
Чем же ей потом оправдаться? Нечем.

Всё потом, потом — кто поставил в судьи
бедному сейчас невинное после?
Стыд заискивает перед тем, что будет,
будто чище спирт будет завтра розлит.

Август 1990

Здесь человек, лирический герой (точнее, его отсутствие) — это слабая перепонка, разделяющая разведённый спирт внутри и тёплый вечер снаружи. Здесь нет никакого Я, есть только слабая Она, хотя речь о себе, конечно. У Мандельштама есть известное стихотворение “Дыхание”, которое начинается со строк “Дано мне тело — что мне делать с ним, / Таким единым и таким моим?”. У Дашевского тело совсем не его, будто чьё-то чужое, непонятное. И даже не тело совсем, а слабая перепонка. Причём “слабая какая перепонка”: обращаю ваше внимание на какая. Было бы понятнее, если Дашевский написал бы какая-то, а здесь он будто удивляется сам этой слабости.
“Девяностые годы, — пишет позже в своей статье Григорий Дашевский, — это особая история, о которой  любое обобщение всегда кажется ложным, потому что суть их была именно в распаде на отдельные истории. Прекрасные годы свободы? — нет; ужасные годы нищеты? — нет. Катастрофа? — да: но катастрофа в том и состоит, что ты не можешь её обобщить. Тогда поэты вдруг исчезли из читательского поля зрения, то есть поэты остались, где были, а само поле зрения исчезло”. Думаю, что именно это разобщение и есть единственное верное обобщение. Каждый поэт начинает искать себя, своё Я. Даже своё тело, пол, расу и проч. 
Вспомним, например, прекрасную поэтессу Евгению Лавут: 

То ли девочка я то ли мальчик — Бог весть
Если он есть, а нет — никому не вемо
Шприцем сухим вверх в голубое как вена
небо тычется церковь. Утро — какая месть
ночью не спавшему! Будто бы: волчья сыть,
что спотыкаешься, хочет спросить, сука!
Господи, я тоже хочу спросить,
пока троллейбус ползет, как седая муха,
через Яузский мост — намазанный маслом тост, -
ответь: Девочка я или мальчик, или я оба,
или я камушек, или я птица клёст?..
Троллейбус вязнет, холодная кровь Бога
течёт, не достигая земли; жесть
парализованных крыш плавится, ждёт удара.
То ли девочка я, то ли мальчик — Бог есть,
но говорить не хочет: такая кара.
То ли толпа путей я, то ли пуп толп,
то ли глаз, где агонизирует перекрёсток.
На миллион слюдяных крыл раскалывается воздух.
И тело в недоуменьи стоит как столб.

Из стихотворений 1997-2000 годов

То романтическое обобщённое Я, о котором пишет Дашевский, уходит совсем. Появляется “девочка я или мальчик, или я оба, или я камушек, или я птица клёст...”. Появляется отсутствие Я. Оказывается, что я — ни это, ни то, ни другое… . То же (или очень близкое) мы найдём и у других поэтов поколения Григория Дашевского. “Если считать, что помимо гущи для гаданий поэты дают образцы речи, то сейчас нужны образцы не хорошей, правильной, культурно насыщенной речи, а речи уместной и ясной при отсутствии общего культурного багажа. Сверхплотная цитатность Кибирова была совершенно уместна, потому что тогда было время хоронить общих мертвецов…” — сейчас общих мертвецов не осталось, потому что все мы читаем разное. Почти нет общего круга чтения. 

Это не значит, что читать Дашевского будет легко всем и с любого места. Дашевский — сложный поэт, читать которого нужно подготовленному читателю. Но не стоит искать в нём множество отсылок и реминисценций из классики мировой поэзии (однако сказать, что их у него нет совсем — было бы тоже несправедливо).

* * *

Холодно и людно. Сказав прощай,
некуда уйти. Перемена поз —
вот и вся разлука. Перенимай
призрака привычку глядеть без слёз

 (всё равно невидимых, лей — не лей)
в те глаза, где сам он не отражён:
только лица чужих и живых людей,
неподвижный поезд, скользкий перрон.

Сентябрь 1990

В своём последнем слове по делу “Doxa” Алла Гутникова сказала: “Я бы хотела говорить о поэзии. О том, как читать современную поэзию. О Гронасе, Дашевском и Бородине. Но сейчас не время и не место. Я спрячу свои маленькие нежные слова на кончике языка, на дне гортани, между животом и сердцем. И скажу лишь немного. Я часто чувствую себя рыбкой, птичкой, школяром, малышкой. Но недавно я с удивлением узнала, что Бродского тоже судили в 23. И поскольку и меня причислили к роду человеческому, я буду говорить так…”. На мой взгляд, стихи Дашевского и есть маленькие нежные слова на кончике языка, на дне гортани. Дашевский всё время перепрятывает слова и смыслы, оставляя только невинные детские вопросы на их месте. Кто куда уходит? Прыгнет ли он или она под поезд? Почему призрак? Почему людно? Почему поезд неподвижен?
Как мы уже узнали, Дашевский уже не рыбка, и не птичка, и не малышка вместе со своим поколением. Это отсутствие людей с отсутствующими смыслами. Только не подумайте, что я их так стараюсь обидеть! Само их время — время отсутствия. И место — место отсутствия. Здесь можно было бы поговорить о политической эпохе 90-х, но столько про него сказано, что уже становится бессмысленным.

Предыдущие поколения поэтов сделали всё, чтобы уничтожить всякий смысл. Всеволод Некрасов писал: 

Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть
Свобода есть свобода

Из каждого радио, телевизора, из каждой газеты, книги и т.д. и т.п. несутся слова “свобода есть”, “победа коммунизма неизбежна”, “советское — значит отличное”, “СССР — оплот мира” и т.д. и т.п. Как мы знаем, если много раз повторять одно и то же слово, то в какой-то момент начнём задумываться: а правильно ли я его произношу? А через ещё какое-то время перестаём верить в существование этого слова. Вс. Н. Некрасов в стиховторении “Свобода есть” делает то же. Он уничтожает это словосочетание, чтобы дать слову смысл заново: свобода есть свобода. Так, концептуалисты издевались и уничтожали смыслы, не оставляя слов для следующих поколений. Когда в поэтическом поле оказывается Дашевский, то он остаётся безгласой рыбкой, которой нужно сочинять язык заново. Этим он и занимается. 
Мы можем угадать сюжет: пара расстаётся, полное одиночество (для того и дано людно, чтобы был контраст), а лица окружающих чужие и живые, остаётся только скользкий перрон. Но сюжета нам оказывается недостаточно. Что-то есть в стихах Дашевского, чего мы не способны увидеть, объяснить. 

* * *

Марсиане в застенках Генштаба
и способствуют следствию слабо
и коверкают русский язык

"Вы в мечту вековую не верьте
нет на Марсе ничто кроме смерти
мы неправда не мучайте мы"

Август 2004

 

Дашевский Г. М. Стихотворения и переводы / 2-е изд. М.: Новое издательство, 2020