Павел Павлович Улитин (1918–1986) — человек удивительной судьбы во многих отношениях. Он родился в донской казачьей станице, мать его получила хорошее медицинское образование и была единственным там врачом. А отца убили во время гражданской войны в 1921 году белые.
Первое воспоминание Улитина – как он просыпается ночью, а мать сидит в крови и пришивает голову отца к телу. Больше это сделать было некому.
Потом ППУ будет не раз сидеть, начиная с 38-го года. Собственно, в том же году на допросах ему повредят ногу, так что оставшуюся жизнь он будет хромать и ходить с палочкой. А позже, уже в шестидесятые годы, во времена, которые принято называть “оттепелью”, у него будет обыск, в котором найдут и заберут все законченные произведения. После чего скажут, что позвонят. С тех пор Улитин никогда не подходил к телефону: сначала трубку должен снять кто-то другой, а уже потом её можно будет передать адресату.
В последние годы жизни Павлу Улитину приснился сон, что его мать очень просит позвонить ему на тот свет, но он не может на это решится.
Я впервые узнал о ППУ, когда занимался изучением творчества его заклятого, как про них говорят, друга — Александра Асаркана (про которого, кстати, на “Демагоге” написал Владимир Паперный), что достаточно странно, ведь об Асаркане известно меньше, у него ничего не издано, а лекций о нём не читают, чего нельзя сказать об Улитине: он до сих пор остаётся несколько маргинальным автором, но книги выходят, статьи пишутся, обсуждения обсуждаются и т.д.
Павел Улитин — человек, который родился в один год с Солженицыным, но их писательские судьбы разошлись очень уж сильно. Улитин не был диссидентом, не выходил к памятнику Пушкина, не распространял листовок. Он даже книги свои не распространял (делал их или в одном экземпляре, или пользовался копиркой и некоторые книги делал в нескольких экземплярах, но потом, правда, он обычно что-то вставлял или вписывал, так что экземпляры обычно не идентичны) а жил так, будто он не во мраке Советского союза, а в солнечной свободной Италии, например. Всё улитинское окружение пыталось жить в другом мире, избегая действительности. Эта попытка (из)бегания есть и в самих текстах.
Наверное, многие уже читали или слышали про циклы Дмитрия Александровича Пригова, где он пишет не от своего лица, про стихи Всеволода Некрасова, которые работают с “чужим” ему советским языком, про Генриха Сапгира, у которого появляются другие голоса (один из главных его сборников так и называется — “Голоса”), про Сашу Соколова, у которого в “Школе для дураков”, например, появляется другое сознание и т.д. и т.п. и проч. эт сэтэра… Улитин делает, казалось бы, нечто похожее, но совсем иначе.
У Довлатова в “Соло на ундервуде” есть известная цитата из их разговора с Найманом:
— Толя, — зову я Наймана, — пойдемте в гости к Лёве Друскину.
— Не пойду, — говорит, — какой-то он советский.
— То есть, как это советский? Вы ошибаетесь!
— Ну, антисоветский. Какая разница.
Улитин — не советский несоветский в этом отношении, то есть он старается быть внесоветским. Его окружение (Айхенвальд, Есенин-Вольпин и другие) было, безусловно, диссидентским, сам он мог в молости вести себя как диссидент, но я говорю больше не о поведении в обществе, не об идеалогических взглядах, а взглядах вообще и особенно художественных.
(Здесь я сделаю небольшое отступление: я всегда думал, что это единственно правильная позиция, однако сейчас я понимаю, что после 24 февраля ушло серое: осталось только белое и чёрное, только за или против, поэтому мне стало как-то намного сложнее понимать ППУ. Это желание Татьяны Никитичны Толстой оставаться "вне" представляются мне просто смешными и жалкими попытками остаться максимально внутри, то есть зацепить и одно и другое. Так что я просто не понимаю, насколько 50-е, 60-е, 70-е годы можно сравнивать с сегодняшним днём: было ли там и тогда серое? Ещё мы можем судить по термину, предложенному Юрчаком “вненаходимость”, что в брежневский период быть в стороне не только возможная, но и необходимая позиция, но Улитин жил так всю свою жизнь. Поэтому мои слова, что он “старается быть внесоветским” не имеет сегодня никакой оценки, это констатация факта.)
Прозу Улитина сложно с чем-то сравнить, она непохожа ни на что. Самое близкое можно найти у Дж. Джойса и других англоязычных авторов. Собственно, сам он знал язык и работал частным преподавателем, так что прекрасно разбирался в английской литературе от “Винни-Пуха”, отсылки на которого разбрасывал по разным текстам, до “Улисса”, приёмы из которого (особенно “поток сознания”) смог пересадить на русскоязычную почву.
Павел Улитин разрабатывал новые методы и подходы в литературе: монтажа и коллажа, многоголосицы, в которой авторский голос незаметно растворяется; использовал “стилистику скрытого сюжета”, как он сам это называл. Читать его тяжело, а иногда и неприятно. В его текстах нет филологической радости узнавания или детективной радости разгадывания его загадок, но при этом Павел Улитин почему-то захватывает, почему-то всё время тянет его читать и перечитывать.
“«Четыре кварка» и другие тексты” — четвёртая книга его прозы, вышедшая в издательстве “Новое литературное обозрение” в 2018 году. Эта нлошная книга — как это часто бывает с НЛО — прекрасно подготовленное издание. Судить об этом можно по составу людей, которые работали над книгой: составил книгу и сам прекрасный поэт и эссеист Михаил Айзенберг, близко знавший Улитина и его окружение; подготовил комментарии и указатели и, собственно, сам текст Улитина тоже другой (не менее замечательный) поэт — Иван Ахметьев, один из главных исследователей позднесоветской андеграундной литературы; а последняя часть — эссе об Улитине от литературного критика Игоря Гулина, писателя и улитинского друга Зиновия Зиника, филолога и культуролога Ильи Кукулина и философа и культуролога Дарьи Барышниковой.
Про Улитина можно говорить очень много. Про его прозу очень мало. Как говорит мой школьный учитель по литературе, если вопросов нет, то или всё понятно, или ничего не понятно. И здесь то же: ты сидишь перед книгой, а вопросов нет, но ты сам не понимаешь, понял ты всё или не понял ничего.
Так что я не могу порекомендовать кому-то Улитина, потому что совершенно не представляю, понравится ли он кому-то, кроме меня. Но сказать могу точно, что после появления Улитина литература, сама того не замечая, изменилась стремительно и бесповоротно.
Улитин П. “Четыре кварка” и другие тексты / Предисл., сост. М. Айзенберга; И. Ахметьев, подготовка к печати, комментарии, указатели.— М.: Новое литературное обозрение, 2018.