В конце двадцатых — начале тридцатых годов прошлого века ходил такой анекдот о Николае Заболоцком: когда он, будучи ещё начинающим поэтом, прочитал стихотворение “Свадьба” из своих знаменитых “Столбцов”, Зоя Баханова — актриса, ученица Вахтангова и Михаила Чехова, жена поэта Павла Антокольского — заметила, что в них чувствуется прямое родство с капитаном Лебядкиным. Все думали, что такая оценка обидит Заболоцкого, но он заявил, что ценит Лебядкина выше многих современных поэтов.
Здесь стоит пояснить, что Игнат Лебядкин — герой “Бесов” Достоевского, абсолют графомании и поэтической дурости. Например, писал он такое:
Любви пылающей граната
Лопнула в груди Игната.
И вновь заплакал горькой мукой
По Севастополю безрукий.
Заболоцкий, конечно же, графоманом не был. Быть Лебядкиным или Козьмой Прутковым серьёзно — достаточно грустно, на мой вкус. Как не был графоманом и другой обэриут — Николай Олейников, который тоже в некоторых стихах продолжал лебякинскую линию.
Уже во второй половине того же двадцатого века появился другой поэт — Всеволод Некрасов, которого Михаил Эпштейн сравнил с Акакием Акакиевичем Башмачкиным, героем “Шинели” Гоголя:
Ещё дальше в сторону концептуального предела — Всеволод Некрасов, пользующийся в основном материалом служебных и вводных слов, междометий и прочих абстрактнейших элементов языка. Кажется, что такие стихи, сплошь пестрящие “того”, “это вот”, “так ведь”, “ну и”, мог бы писать Акакий Акакиевич. Это словарь маленького человека наших дней, завязшего в бурчащей, невразумительной словесной каше, состоящей из канцеляризмов или превращающей в канцеляризмы даже такие слова, как “весна” или “синий”, — они повторяются в одном стихотворении по десять-двадцать раз, тоже превращаясь в абстрактный элемент речи, в союз или частицу…
Объединяют эти две истории маленькие люди, как их прозвали филологи. Это люди, лишённые (Акакий Акакиевич) или почти лишённые (капитан Лебякин) языка. То есть слова — логоса — мысли — личности. Они живут, но не могут ничего сказать и помыслить об этой жизни. А сравнения поэтов с такими людьми равносильно личному оскорблению. Однако в обоих случаях есть доля правды, но здесь важно разделять личность автора и “личность” авторского языка.
Нечто похожее есть и в стихах Ивана Алексеевича Ахметьева, который много перенял у Некрасова и “Лианозовского круга”. Он родился в 1950 году; то есть когда начал писать стихи, андеграундная культура была уже более или менее сформированной, уже приобрела свой язык в литературе многих авторов.
У Ахметьева есть огромное множество разных замечательных стихов, но известен он в первую очередь своими минималистскими экспериментами. Лично у меня есть два его стихотворения, которые я запомнил сразу и на всю жизнь. Вот первое из них:
***
вечер
смотрю немые фильмы
в окнах противоположного дома
Думается сразу о хайку, это действительно оно. Однако вряд ли на этом заканчиваются мысли об этом трёхстишьи. А при этом мне сказать о нём почти нечего. И на мой взгляд, в том и заключается суть (ранних уж точно) минималистских вещей Ивана Ахметьева, что вокруг слов остаётся молчание, ничто (не ничего, а ничто). Оно-то и являет основную семантическую нагрузку. Это не значит, что слова у поэта бессмысленны. Они ведут к смыслу. Если смотреть на самого автора, точнее, на его лирического героя, то мы не заметим в нём ничего интересного, зато если мы проследим его взгляд, то получим возможность вместе с ним подсмотреть немые фильмы в окнах противоположного дома.
Вероятно, многие из вас помнят первые строчки Бродского из “Большой элегии Джону Донну”:
Джон Донн уснул, уснуло всё вокруг.
Уснули стены, пол, постель, картины,
уснули стол, ковры, засовы, крюк,
весь гардероб, буфет, свеча, гардины.
Уснуло всё. Бутыль, стакан, тазы,
хлеб, хлебный нож, фарфор, хрусталь, посуда,
ночник, бельё, шкафы, стекло, часы,
ступеньки лестниц, двери. Ночь повсюду…
Джон Донн засыпает, засыпает вместе с ним всё: Бродский разворачивает перспективу от самых ближайших к герою вещей до очень и очень далёких, показывая, что спит весь мир. Нечто похожее мы найдём и в стихотворении Ивана Сергеевича Тургенева “Сон”, где есть такие строки:
Всё спит кругом: везде, в деревнях, в городах,
В телегах, на санях, днём, ночью, сидя, стоя…
Купец, чиновник спит; спит сторож на часах,
Под снежным холодом и на припёке зноя!
И подсудимый спит, и дрыхнет судия;
Мертво спят мужики: жнут, пашут — спят; молотят —
Спят тоже; спит отец, спит мать, спит вся семья…
Все спят! Спит тот, кто бьёт, и тот, кого колотят!
У Тургенева всё-таки несколько социальная тема: он показывает всю обломовщину своих родных краёв. Что особенно явно в последних трёх стихах: “И штоф с очищенной всей пятерней сжимая, / Лбом в полюс упершись, а пятками в Кавказ, / Спит непробудным сном отчизна, Русь святая!” У Бродского уже никакой Руси, конечно же, нет. Как нет и социальности. Это сон не обломовский, а сон мировой и личный одновременно.
Ахметьев подходит иначе:
***
не спят будильники
и холодильники
Это вещи неодушевлённые. Странные, почти дурацкие, ломающие всё две строчки встают наперекор веку развития русской поэзии. Причём встают без претензии на что-то великое, что-то гениальное. Встают просто, по-детски.
В этих двух строчках нет ни слова о герое, о душе, о стране и мире. Но мы понимаем, что сами эти явления и категории есть, просто они не издают звуков, как будильники и холодильники. Они остаются в ночной темноте и молчании. Когда ты ложишься спать, то вокруг ты слышишь, скорее всего, только эти две вещи: будильник и холодильник. Они и составляют ночную жизнь квартиры. А вся суть, весь платоновский эйдос (от которого этимологически и идёт слово “элегия” у Бродского) остаётся вне поля стихотворения.
Со временем стихи Ивана Алексеевича Ахметьева меняются. Они остаются в тех же формах, но сами методы и подходы уже другие. В 2020 году в издательском проекте “всегоничего” вышел новый сборник “Лёгкая книжка”.
Денис Ларионов в своей рецензии на эту книгу пишет:
Впрочем, по представленным в «Лёгкой книжке» поэтическим текстам отчетливо видно, что по многим принципиальным пунктам Иван Ахметьев сегодня— скорее антипод Некрасова, успешно преодолевший влияние старшего поэта. В качестве своеобразного доказательства можно привести следующий текст:
подумай
про себя
подумай
про себя
(и всё пройдет)
(С. 110)
Две первые строфы вполне могли бы быть началом пространного стихотворения Вс. Некрасова, в котором, например, на все лады была бы обыграна двусмысленность этого речевого клише. Но Ахметьев уверенно уводит текст в другую сторону, размыкая его в иное (и, надо сказать, более однозначное и определенное) коммуникативное измерение, лежащее за пределами текста.
Если Ахметьев и является некрасовским антиподом, то всё равно лежащим в одной плоскости. Оба поэтические языка мыслят поэтическими мемами — минимальными единицами культурной информации. Это полуслова, полуфразы, полумысли:
серость и безнадёга
— скажи, Серёга?
(с. 87)
Нужно ли объяснять здесь мем из Высоцкого: “Скажи, Серёга”? Но эта цитата не выводит на новый уровень, не включает в себя новые контексты. Она, может быть, только замыкает стихотворение на самом себе, позволяя коснуться смыслового молчания. Это молчание может никак не быть связанным с Высоцким, но оно может быть молчанием о нём.
думаю прозой
фрагменты
пусть будут
стихи
(с. 99)
Ахметьевские стихи — есть фрагменты. Фрагменты языка, речи. Будто подслушанные на рынке, у подъезда или в метро. То же и со стихами Вс. Некрасова. Взять хоть такое:
***
что ты говоришь
скажите пожалуйста
тридцати лет не прошло
и ты прочёл
что я написал
да пошёл ты
Это фрагменты речи. Здесь нет ни сюжета, ни общей линии. Читатель сам должен додумывать связи между словами и строчками. А при этом можно читать совсем без связей и тоже что-то выйдет из этого чтения. Поскольку Иван Ахметьев стремится к совсем малым формам, строчки у него будут теснее, а линия виднее. Но и она может исчезнуть:
осторожный
неподвижный
(с. 58)
Однако за счёт того, что связи между словами, строчками, фразами и предложениями не всегда ясны, то начинают образовываться связи между стихотворениями. Вот, например, пять стихотворений подряд:
суффиксы, приставки
всё это в прошлом
(с. 81)
——
френды тебе хорошего хотят
(с. 82)
——
там чувства добрые я лайком выражал
(с. 83)
——
или вот
умудряется
не показывать мне
записи моей жены
а уж я ли
её не лайкал
(с. 84)
——
Голиков
и Чибисов
Денисенко
и Овчинников
(с. 84)
Что мешает нам представить все пять стихотворений как одно большое? Да ничто. Везде незримо присутствует фейсбук. И даже фамилии мы можем рассматривать как список “френдов”, а речь без суффиксов и приставок как речь интернета и т.д. Стихи Ахметьева нигде не заканчиваются и нигде не начинаются. Они тоже могут состоять из “словаря маленького человека наших дней”, как писал Эпштейн. Но это не означает, что автор — маленький человек. Его лирический герой — герой с слабым языком-инвалидом, который не может сказать, это постоянная ситуация невыразимого. Это говорение самого молчания, самого ничто.
дайте сказать
Некрасову
(с. 5)