Историю мира можно рассматривать как историю смертной казни, точнее, как уход от неё. Тела людей, умерших насильственной смертью, археологи находят по всей Европе в слоях, относящихся к железному веку. Болота Британии, Франции, Дании, Швейцарии сохранили их останки во множестве — и мы можем быть уверены в том, что эти люди не утонули. Учёные спорят, кто из этих покойников был принесён в жертву, а кто казнён за какие-то преступления. Провести точное различие трудно, но всё же ясно, что многие из них подверглись казни.
Смертная казнь за те или иные преступления присутствует почти во всех древних законодательствах: в вавилонских законах Хаммурапи, в римских Законах XII таблиц, у ассирийцев, у хеттов. Философ Жак Деррида, посвятивший целый сезон своих знаменитых семинаров проблеме смертной казни, отмечал, что в Ветхом завете за Десятью заповедями, провозгласившими, в частности, великий принцип “Не убий!”, тут же следуют законы, где подробно объясняется, за какие нарушения этих заповедей человека следует лишить жизни. Судя по всему, в то время никто не замечал в этом трагической иронии: в представлении почти всех древних народов, жизнь всё-таки можно было отнимать. Причём казнили даже за мелкое воровство. Так мало стоит человеческая жизнь?
Ценность жизни человека, вернее, представление о том, за что можно жизни лишить, в России, несмотря на расхожее мнение, довольно долго принципиально не отличались от общего уровня. Согласно Судебнику Ивана III — первому своду законов только что объединившегося Русского государства, а потом и Судебнику Ивана Грозного — казнить можно было за то же, за что казнили в Германии или Англии.
Смертью карались убийство господина, крамола, церковная кража, святотатство, кража, сопровождавшаяся убийством, передача врагу секретных сведений, оговор невинного и поджог города для передачи его врагу, то есть, попросту говоря, преступления с отягчающими обстоятельствами.
В начале XVIII веке в России (и не только — например, ещё в Англии) ужесточились наказания: Пётр I “Россию вздёрнул на дыбы”, прокладывая кровавую дорогу для своих преобразований. При этом важно, что казнили не только за дела, но и за слова, и за неосуществлённые намерения, и за недоносительство. Но уже к середине века, когда на Западе происходило только ужесточение уголовного кодекса, в России происходят странные перемены: применение смертной казни только сужается. И если бы Елизавета Петровна прожила чуть дольше, то в XVIII веке Россия получила бы законодательство, где смертной казни не было бы вовсе — и это была бы совершенно уникальная ситуация.
После этого, с переменным успехом, но смертная казнь понемногу уменьшала свои размахи. Но революция 1830 года во Франции и разразившееся во многом под её влиянием воостание в Польше убедили Николая I в том, что самодержавная Россия идёт правильным путём, в отличие от Европы, которую сотрясают революционные бури, а значит, его обязанность — и дальше защищать страну от возможных потрясений. И царь, который поначалу пусть в тайне, но размышлял о необходимости реформ, возвращается к мысли о “твёрдой руке”, управляющей государством.
Вторая половина XIX века печально прославилась казнями революционеров. Но всё-таки это были исключения. Ужасные, кровавые, жестокие исключения. В обычной ситуации в России уже не казнили. Смертная казнь почти не применялась с середины века, но по мере того, как политическая обстановка становилась всё более напряжённой, власти стали реагировать на террористические акты репрессиями — и казнями.
Начало XX века — новый виток насилия: расстрел мирной демонстрации, революция 1905 года, погромы, восстания, русско-японская война, теракты. И казни. Лев Толстой почти физически ощущал приведение в действие каждого — каждого! — смертного приговора:
“Семь смертных приговоров: два в Петербурге, один в Москве, два в Пензе, два в Риге. Четыре казни: две в Херсоне, одна в Вильне, одна в Одессе”.
И это в каждой газете. И это продолжается не неделю, не месяц, не год, а годы. И происходит это в России, в той России, в которой народ считает всякого преступника несчастным и в которой до самого последнего времени по закону не было смертной казни.
Помню, как гордился я этим когда-то перед европейцами, и вот второй, третий год неперестающие казни, казни, казни.
Но ощущал это не один Толстой. Мыслящая Россия отторгала, не принимала, не могла смириться с тем, что в стране стали регулярно казнить. Но казни продолжались, революционеры ожесточились ещё больше, а в ответ происходили новые аресты и казни.
Так Россия пришла к Первой мировой войне, а за ней и к революции. После 1917 года в России всё сильно исказилось: людей пытали, расстреливали без нормального суда, отправляли в лагеря, где одни погибали, а другие возвращались искалеченными на всю жизнь. Двадцатый век полностью исказил представление о ценности человеческой жизни.
Однако тот факт, что в страшном и кровавом двадцатом столетии и в, кажется, не менее страшном начинающемся двадцать первом нашлось достаточно людей, не принявших столь популярные разговоры о конце гуманизма, о том, что цель оправдывает средства, о необходимости подчинять интересы отдельной личности каким-то — неважно каким — более высоким интересам, даёт нам всем надежду.
История России и мира представляется такой бесконечной борьбой (не всегда успешной) за человеческую жизнь. Однако борьба эта благородна и красива до тех пор, пока мы защищаем благородных и красивых людей. А что, если мы возьмём кого-то не столь привлекательного? Например, Андрея Чикатило — абсолютное зло, жуткое, страшное, ничем не искупаемое.
Скорее всего, жизнь Чикатило — убийцы и маньяка началась в 1978 году, когда он убил девятилетнюю школьницу Лену Закотнову, хотя в этом конкретном случае суд не признал доказательства достаточными. Но, во всяком случае, не вызывает сомнений, что в 1981 году Чикатило задушил 17-летнюю Ларису Ткаченко, а после этого уже всегда отправлялся на свою жуткую охоту с ножом (у него их было очень много, и он клал по ножу в каждый свой костюм, чтобы случайно не оказаться без оружия) — оказалось, что вид крови и нанесение множества ударов вызывают у него особенно сильное возбуждение. Чикатило не просто насиловал и убивал, он совершал жуткие, извращённые, невероятные действия: много раз бил ножом в одно и то же место, может быть, изображая таким образом сексуальные движения, душил и кусал несчастных, вырезал их половые органы, откусывал соски, вырывал руками матку. Иногда отрезанные части он запихивал в половые органы убитых — а подчас и ещё живых. Есть предположение, правда недоказанное, что какие-то из этих оторванных и отрезанных частей он варил и съедал. И при этом Андрей Чикатило был признан вменяемым, то есть он осознавал смысл того, что делал, вред, который приносил.
Можно ли пощадить такого человека? Можно ли сказать, что он будет дальше себе жить, смотря в глаза матерям убитых детей? Или нужно его казнить во имя справедливости?
Чикатило был признан вменяемым, но вряд ли у нас повернётся язык назвать его нормальным. И если посмотреть на его судьбу, то вопросов станет только больше: у него было страшное детство в голодной Украине 1930-х годов, есть версия, что его брата съели родители. Потом фашистская оккупация, он видел, как расстреливали жителей села, после чего солдаты открыли огонь по детям. Маленький Андрей Чикатило оказался брошен в яму с трупами и чудом сумел оттуда выбраться. Потом его дразнили в школе, избивали в армии, приставали к нему, говоря его словами, “как к женщине”.
Оправдывает ли это его? Конечно, нет. Мы прекрасно знаем, что не все, кто пережил в детстве трагедии, начинают совершать зверские убийства и изнасилования.
А вот судьба Александра Кравченко: он жил неподалёку от того места, где погибла Лена Закотнова — первая жертва Чикатило. Ещё до достижения совершеннолетия Кравченко был судим за изнасилование и убийство, но затем вышел на свободу и, казалось, к 25 годам стал совершенно другим человеком. В день убийства девочки Лены у него было железное алиби, подтверждённое его женой и её подругой. Но нет таких алиби, которые не смогли бы сломать наши бравые органы. Они запугали женщин, а дальше получили признание и самого Кравченко, которого избивал и запугивал подсаженный к нему сосед по камере. Четыре года по делу Александра Кравченко принимались различные решения, но наконец, приговор был утверждён Верховным судом, просьба о помиловании отклонена. В 1983 году его расстреляли.
А в 1991 году приговор отменили: он был не виноват! Если бы в 1991 году он сидел в колонии, то это всё равно означало бы 14 лет выброшенных из жизни, — но он был бы жив, вернулся бы домой, строил бы новую жизнь на обломках старой. Но этого всего нет, потому что суд ошибается. И только по одной этой причине смертная казнь невозможна. Даже если согласиться с тем, что справедливо бы было Чикатило казнить, всегда возможна ошибка.