Раздел, в котором мы в общих чертах рассказываем о первых городах и рассуждаем о том, почему они возникли
Возникновение первых городов стало новой фазой в истории человечества. Мы будем называть её “ранний городской мир”, хотя это довольно скучный термин для обозначения настолько причудливого периода человеческой истории. Возможно, понять этот период нам будет труднее всего — он одновременно так нам знаком и так чужд. Мы начнём с тех аспектов, которые наиболее нам близки. Практически во всех первых городах мы видим грандиозные проявления осознанного городского единства. Здания расположены так, что образуют гармоничные и часто прекрасные сочетания, что явно свидетельствует о планировании на общегородском уровне. В тех случаях, когда у нас есть письменные источники (например, в Древней Месопотамии), мы видим, что многочисленные группы людей говорили о себе не в категориях родственных или этнических связей, а просто называли себя “людьми” того или иного города (или зачастую его “сыновьями и дочерями”), объединённых преданностью основателям города, его богам или героям, городской инфраструктуре и ритуальному календарю, в котором обязательно было место всеобщим торжествам. Во время городских праздников воображаемые структуры, которые люди использовали в повседневной жизни, но которые нельзя было увидеть своими глазами, приобретали осязаемую, материальную форму.
Там, где сохранились источники, мы также обнаруживаем и различия. Жившие в городах люди часто прибывали издалека. В III–IV веке н.э. огромный город Теотиуакан в долине Мехико привлекал людей с полуострова Юкатан и побережья Мексиканского залива; мигранты селились в отдельных районах (возможно, свой район был и у майя). Иммигранты со всей великой долины Инда хоронили своих близких на кладбищах Хараппы. Древние города обычно делились на кварталы, которые могли враждовать друг с другом. Судя по всему, так обстояли дела и в самых первых городах. Вероятно, эти районы, границы которых обозначали стены, ворота или рвы, ничем фундаментально не отличались от своих современных аналогов.
Действительно необычными (по крайней мере, для нас) эти города делает отсутствие некоторых вещей. В первую очередь речь идёт о технологиях, будь то развитая металлургия, интенсивное сельское хозяйство, социальные технологии (вроде административных записей) или даже колесо. Любая из перечисленных технологий может отсутствовать или присутствовать в зависимости от того, на какую часть раннего городского мира мы обратим внимание. Стоит вспомнить, что до европейского вторжения в Америках по большей части не было ни металлических инструментов, ни лошадей, ослов, верблюдов или волов. Люди и предметы перемещались пешком, на каноэ или волоком. Но размеры доколумбовых столиц вроде Теотиуакана или Теночтитлана превосходят размеры первых городов в Китае или Месопотамии, а греческие “города-государства” бронзового века (вроде Тиринфа и Микен) на их фоне выглядят не более чем укреплёнными деревушками.
На самом деле самые крупные и густонаселённые ранние города появились не в Евразии — несмотря на все её технические и логистические достижения,— а в Мезоамерике, где не было колеса, парусных судов, транспорта и механизмов на животной тяге и где была гораздо хуже развита металлургия и бюрократия. Возникает очевидный вопрос: почему так много людей вообще начали жить в одном месте? Обычно считается, что ответ следует искать в технологических факторах: города стали отложенным, но неизбежным следствием “аграрной революции”, которая привела к росту населения и запустила целый ряд других процессов (например, в области транспорта и администрирования). Это, в свою очередь, сделало возможным проживание большого количества людей в одном месте. Чтобы управлять большими массами людей, потребовалось государство. Как мы увидели, ни один элемент этой истории не подтверждается фактами.
Более того, мы едва ли можем говорить о какой-то одной истории возникновения городов. Например, Теотиуакан, судя по всему, стал столь крупным городом (его население достигало ста тысяч человек) главным образом потому, что извержения вулканов и связанные с этим стихийные бедствия заставили множество людей покинуть свои родные места и переселиться туда. Экологические факторы часто играли свою роль в возникновении городов, но в данном случае они лишь косвенно связаны с интенсификацией земледелия. Тем не менее мы видим некоторые общие черты. Во многих регионах Евразии и в некоторых частях Америки города появились почти сразу после второй, постледниковой “перетасовки” экологического комплекта карт, которая началась около 5000 года до н.э. В этот период окружающая среда изменилась как минимум в двух отношениях.
Первое изменение затронуло реки. В начале эпохи голоцена крупнейшие реки на Земле по-прежнему оставались по большей части свирепыми и непредсказуемыми. Затем примерно семь тысяч лет назад паводковые режимы начали меняться, становясь более упорядоченными. Именно в результате этих изменений возникли обширные и крайне плодородные равнины, раскинувшиеся вдоль течения Хуанхэ, Инда, Тигра и других рек, которые ассоциируются у нас с первыми городскими цивилизациями. Одновременно с этим в период среднего голоцена таяние полярных ледников замедлилось настолько, что уровень морей по всему миру стабилизировался — по крайней мере, стал гораздо стабильнее, чем когда-либо прежде. Эти два процесса в совокупности привели к драматическим изменениям; особенно в тех местах, где крупные реки впадали в открытые воды, намывая плодородный ил быстрее, чем морские воды вымывали его. Так появились веерообразные дельты, которые мы сейчас можем увидеть в верховьях Миссисипи, Нила или Евфрата.
Экосистемы речных дельт с хорошо увлажнёнными почвами, ежегодно просеивающимися в результате разливов рек, богатыми водно-болотными угодьями и береговыми зонами, привлекающими мигрирующую дичь и водоплавающих птиц, стали основными точками притяжения для людей. Неолитические земледельцы перемещались туда и приносили с собой свои сельскохозяйственные культуры и домашний скот. В этом нет ничего удивительного, учитывая, что такие экосистемы представляли собой увеличенную версию экосистем тех рек, родников и озер, где зародилось неолитическое растениеводство. С одним важным отличием: за горизонтом было открытое море, а перед ним находились обширные болота, обеспечивавшие людей ресурсами водной среды, которые снижали риски, сопряженные с ведением сельского хозяйства, а также служили постоянным источником органических материалов (тростника, волокна, ила), которые использовались для строительства и в ремёслах.
Всё это в сочетании с плодородными аллювиальными почвами, расположенными дальше от побережья, обеспечивало развитие в Евразии специализированных форм сельского хозяйства, которые в том числе предполагали использование плуга на гужевой тяге (египтяне также освоили его к 3000 году до н.э.) и разведение овец с целью получения шерсти. Таким образом, экстенсивное сельское хозяйство могло быть следствием, а не причиной урбанизации. Выбирая, какие растения и каких животных разводить, люди зачастую руководствовались не столько стремлением прокормить себя, сколько интересами бурно развивавшихся ремёсел первых городов, прежде всего текстильного производства, а также кулинарии (производство алкогольных напитков, хлеба на закваске и молочных продуктов). В экономике первых городов охотники и собиратели, а также рыбаки и птицеловы играли не менее важную роль, чем земледельцы и пастухи. В свою очередь крестьянство появилось позже, на следующем этапе.
Водно-болотные территории и поймы рек — не лучшие места для сохранения археологического материала. Предметы, относящиеся к ранним этапам городской жизни, зачастую покоятся под позднейшими наслоениями ила или остатками городов, возникших на этих местах впоследствии. Во многих частях света самые древние из обнаруженных находок относятся к более позднему этапу развития городов: мы видим уже сформировавшиеся болотные мегаполисы или сети городских центров, по своим размерам в десять раз превосходящие все известные нам более ранние поселения. Некоторые из этих городов, расположенные на заболоченной в прошлом местности, стали известны историкам сравнительно недавно. Эти находки поражают воображение, и нам только предстоит понять их значение.
К примеру, теперь мы знаем, что в китайской провинции Шаньдун в низовьях Хуанхэ не позднее чем в 2500 году до н.э. (то есть более чем за тысячу лет до того, как первые царские династии начали править на центральнокитайских равнинах) уже существовали поселения площадью триста и более гектар — среди них Лянчэнчжэнь и Яованчэн. Примерно в то же время огромные церемониальные центры появились по другую сторону Тихого океана, в долине перуанской реки Супе. В частности, мы говорим о поселении Караль, где археологи раскопали затопленные площади и монументальные платформы, которые на четыре тысячи лет старше, чем Империя инков. Нам только предстоит выяснить, как много людей проживало вокруг этих крупнейших городских центров.
Эти новые находки демонстрируют, что археологам ещё многое предстоит узнать о распространении первых в мире городов. Они также указывают на то, что эти города могли быть гораздо старше, чем системы авторитарного правления и письменного администрирования, которые, как считалось ранее, являются необходимым условием возникновения городов. Такие же откровения готовят для нас низменности майя, где были обнаружены действительно гигантские церемониальные центры — и при этом отсутствуют признаки монархии или социальной стратификации,— относящиеся к 1000 году до н.э. Это значит, что их построили более чем за тысячу лет до возвышения правителей майя классического периода, чьи города были гораздо меньших размеров. В этой связи возникает интересный, но сложный вопрос. Что, помимо тростника, волокна и глины, служило связующим элементом древних экспериментов в области урбанизации? Что играло роль социального клея? Настало время разобрать несколько примеров, но прежде чем перейти к великим речным цивилизациям Тигра, Инда и Хуанхэ, мы посетим пастбища Восточной Европы.
Раздел, в котором мы говорим о “мегапоселениях” и о том, как археологические находки, сделанные в Украине, переворачивают привычные представления о возникновении городов
Древние обитатели Причерноморья купались в золоте. По крайней мере, такое впечатление может сложиться у посетителя крупных музеев Софии, Киева или Тбилиси. Со времён Геродота путешественники возвращались домой из Причерноморья с невероятными историями о роскошных похоронах царей-воителей, которые сопровождались массовым убийством множества лошадей и слуг. Более чем тысячу лет спустя, в X веке н.э., путешественник Ибн Фадлан рассказывал очень похожие истории, чтобы произвести впечатление на своих арабских читателей.
Как следствие, применительно к этим территориям выражение “доисторический период” (или, как иногда говорят, “протоисторический”) всегда ассоциируется с наследием аристократических племён и роскошными гробницами, наполненными сокровищами. Безусловно, такие гробницы действительно существуют. В западной части региона, в Болгарии, первым таким захоронением стало утопленное в золоте кладбище Варны, по странному стечению обстоятельств возникшее в период, который специализирующиеся на этом регионе археологи называют медным веком (5-е тысячелетие до н.э.). Восточнее, на юге России, вскоре после этого зародилась традиция экстравагантных похоронных ритуалов, известная своими курганами, которые насыпали на месте захоронения воинов и царей.
Но оказывается, что это далеко не вся история. Возможно, величественные захоронения воинов — это даже не самое интересное, что происходило в этом регионе в доисторический период. Там также были города. В 1970-е годы археологи стали находить в Украине и Молдове первые следы существования гораздо более древних и крупных городов, чем все те, что они встречали ранее. Дальнейшие исследования продемонстрировали, что эти города, часто называемые “мегапоселениями”,— на месте современных поселений Тальянки, Майданецкое, Небелевка и других — относятся к началу и середине 5-го тысячелетия до н.э. Это значит, что некоторые из них даже более древние, чем самые древние из известных нам поселений Месопотамии. Кроме того, они крупнее их.
Но даже сейчас эти украинские поселения практически не упоминаются в научных дискуссиях о возникновении городов. Более того, сам термин “мегапоселение” — это своего рода эвфемизм, сигнализирующий широкой аудитории, что перед нами не нормальные города, а скорее деревни, которые по какой-то причине непомерно разрослись. Некоторые археологи так их и называют — “разросшиеся деревни”. С чем связано такое нежелание исследователей включить украинские мегапоселения в заколдованный круг истоков городской жизни? Почему все, кто хоть чуть-чуть интересуется возникновением городов, слышали про Урук или Мохенджо-Даро, но почти никто не знает про Тальянки?
Ответ лежит главным образом в политической сфере. Отчасти дело в геополитике: большая часть раскопок в этих местах проводилась исследователями из Восточного блока в годы холодной войны. В связи с этим их находки медленно проникали в западные научные круги, а западные ученые воспринимали любое известие о новых поразительных открытиях из этого региона с долей скептицизма. Ещё большую роль, возможно, сыграла политическая жизнь самих доисторических поселений. Исходя из традиционных представлений о политике, никакой политической жизни там как бы не было. Археологи не обнаружили никаких свидетельств существования централизованного государственного управления и, более того, ничего похожего на правящий класс. Иначе говоря, эти огромные поселения обладали всеми отличительными признаками того, что эволюционисты назвали бы “простым”, а не “сложным” обществом.
Здесь трудно не вспомнить знаменитый рассказ Урсулы Ле Гуин “Уходящие из Омеласа”. В нём речь идёт о вымышленном городе Омелас, который обходится без королей, рабов и секретной полиции, а также не ведёт войн. Ле Гуин отмечает, что мы склонны пренебрегать такими сообществами как “простыми”, но на самом деле жители Омеласа “отнюдь не простаки, не сладкогласные аркадские пастушки, не благородные дикари, не кроткие обитатели утопии. Они ничуть не примитивнее нас”. Проблема в том, что “мы подвержены одной скверной привычке, коей во многом обязаны высоколобым педантам,— привычке считать любое проявление счастья признаком безнадёжного кретинизма”.
Ле Гуин права. Конечно, мы не знаем, насколько жители украинских мегапоселений вроде Майданецкого или Небелевки были более счастливы по сравнению с царями, которым насыпали курганы, или даже их слугами, которых ритуально приносили в жертву во время похоронных церемоний; или по сравнению с закабаленными работниками, которые в более позднюю эпоху выращивали пшеницу и ячмень для жителей греческих колоний по всему черноморскому побережью (хотя мы можем строить догадки). И да, как знают все, кто читал рассказ Ле Гуин, у жителей Омеласа были свои проблемы. Но всё же: почему мы считаем, что если большая группа людей нашла способ управлять и обеспечивать себя, не имея храмов, дворцов и военных укреплений — то есть без явных проявлений высокомерия, самоуничижения и жестокости,— то эти люди примитивнее тех, кому это не удалось?
Почему мы не решаемся назвать такое место “городом”? Люди жили в мегапоселениях Украины и на прилегающих к ним территориях примерно с 4100 по 3300 год до н.э., то есть порядка восьми веков, что значительно дольше, чем в большинстве последующих городских культур. Почему они вообще там поселились? По всей видимости, украинские мегапоселения, подобно городам Месопотамии и долины Инда, возникли вследствие экологического оппортунизма, характерного для среднего периода голоцена. В этом случае свою роль сыграли не изменения в динамике разливов рек, а процессы почвообразования на равнинах к северу от Черного моря. Местные чернозёмы славятся своей плодородностью; по этой причине земли между Южным Бугом и Днепром стали настоящей житницей для империй поздней античности (именно поэтому греческие города-государства основывали в этом регионе колонии, порабощая местных жителей или делая их своими крепостными: античные Афины кормились главным образом за счёт черноморского зерна).
К 4500 году до н.э. чернозём получил широкое распространение на территории между Карпатскими и Уральскими горами, которая благодаря мозаичному ландшафту, сочетающему в себе открытые степи и лесные массивы, оказалась в состоянии прокормить большие массы людей. Поселившиеся там неолитические сообщества пришли с запада, из нижних притоков Дуная, перейдя через Карпатские горы. Мы не знаем, почему так получилось, но нам известно, что на протяжении всех своих скитаний по речным долинам и горным перевалам они сохраняли устойчивую социальную идентичность. Их поселения, часто небольшие по размеру, имели схожие культурные практики, о чём свидетельствуют жилища, женские статуэтки, а также способы приготовления и хранения пищи. Археологическое название этой культуры — Триполье-Кукутень — дано в честь тех поселений, где были впервые обнаружены относящиеся к ней предметы.
Так что мегапоселения на территории Украины и Молдовы не появились из воздуха. Они стали материальным воплощением обширного сообщества, существовавшего задолго до того, как его составные части объединились в более крупные поселения. К настоящему времени задокументировано несколько десятков таких поселений. Самое крупное из ныне известных, Тальянки, простиралось более чем на 300 гектаров, то есть по своим размерам превосходило город Урук в Южной Месопотамии на ранних этапах его развития. В Тальянках не было обнаружено никаких свидетельств централизованного управления или существования общинных складских сооружений. Также отсутствуют правительственные здания, укрепления или монументы. Там нет ни акрополя, ни административного центра; ничего похожего на огороженный район Эана (“Храм Небес”) в Уруке или Большой бассейн в Мохенджо-Даро.
Но есть дома. В Тальянках — более тысячи домов. Прямоугольные дома шириной в 16 футов и длиной около 30 с лишним футов, построенные из прутьев и глины на деревянных каркасах с каменным фундаментом. Эти дома с прилегающими к ним садами образуют аккуратные круговые узоры, так что с высоты птичьего полета все мегапоселения напоминают срез ствола дерева: большие кольца с концентрическими промежутками между ними. Внутреннее кольцо обрамляет обширную территорию в центре, где первые исследователи рассчитывали обнаружить что-нибудь важное — грандиозные сооружения или величественные захоронения. Но во всех исследованных поселениях центральная часть была просто пустой. Есть разные версии того, какую функцию она могла выполнять: она могла быть местом проведения народных собраний или церемоний или сезонным загоном для животных — возможно, всем сразу. В итоге в стандартном археологическом плане украинского мегапоселения отсутствует ядро.
Поражают не только размеры этих поселений, но и их расположение: они находятся очень близко, не более чем в 6–9 милях друг от друга. Следовательно, их население — которое оценивается в несколько тысяч человек в каждом мегапоселении, а в некоторых из них, вероятно, могло проживать более десяти тысяч — должно было черпать ресурсы из одних и тех же внутренних районов. Тем не менее жители этих поселений, по всей видимости, оказали на удивление незначительное влияние на экологию региона. Тому есть целый ряд возможных объяснений. Некоторые учёные утверждают, что люди жили в этих мегапоселениях только часть года или даже в течение одного сезона. Если так, то они представляли собой аналог тех пространств для временных собраний, о которых мы говорили в третьей главе, но только в масштабах города. Это плохо согласуется с тем фактом, что их жители строили себе основательные дома (подумайте об усилиях, затраченных на вырубку деревьев, закладку фундамента, возведение крепких стен и так далее). Более вероятно, что эти мегапоселения были примерно такими же, как и большинство остальных городов,— не постоянные и не временные места для проживания, а что-то посередине.
Стоит также рассмотреть возможность того, что жители мегапоселений сознательно обращались с местной экосистемой таким образом, чтобы избежать масштабного обезлесения. Это предположение соответствует результатам археологических исследований их экономики, которая включала набор из огородничества (зачастую огороды разбивали на территории поселения), содержания домашнего скота, выращивания фруктов и различных видов охоты и собирательства. Рацион был удивительно разнообразным, но также устойчивым. Растительный рацион местных жителей включал в себя пшеницу, ячмень, бобовые, а также яблоки, груши, вишни, терн, желуди, лесные орехи и абрикосы. Они охотились на благородных оленей, косуль и диких кабанов, а также занимались земледелием и лесоводством. Это была “игра в сельское хозяйство” в крупном масштабе: городское население добывало себе пропитание, занимаясь растениеводством и скотоводством в небольших масштабах, а также используя крайне разнообразные ресурсы дикой природы.
Такой уклад жизни ни в коем случае нельзя считать “простым”. Обитатели этих городов управляли фруктовыми садами, огородами, домашним скотом и лесными массивами, а также импортировали большие количества соли из источников в Восточных Карпатах и на Черноморском побережье. В долине Днестра они тоннами добывали камень, из которого изготавливали инструменты. Процветало домашнее гончарное производство: местные глиняные изделия считаются одними из самых выдающихся образцов керамики, созданных в доисторическую эпоху; местные жители также регулярно получали медь с Балкан. Археологи не пришли к консенсусу по вопросу о том, какая именно форма социального устройства для этого требовалась, но большинство исследователей согласны с тем, что такой экономический уклад требовал серьёзных логистических усилий. Местная экономика, безусловно, производила излишки. Следовательно, существовала возможность, что какая-то группа людей станет контролировать хранение и поступление ресурсов, распоряжаться ими по своему усмотрению или сражаться с другими группами за добычу; но на протяжении восьми столетий мы не видим практически никаких свидетельств ведения войн или возникновения элитных групп. Мегапоселения были воистину сложными механизмами — их жители прибегали к сложным стратегиям, чтобы избежать такого развития событий.
Как же всё это работало? В отсутствие письменных источников (или машины времени) наши знания об институтах родства и наследования, а также о том, как жители этих городов принимали коллективные решения, сильно ограничены. Тем не менее есть некоторые зацепки, уже на уровне отдельных домохозяйств. Все домохозяйства были устроены примерно одинаково, но при этом каждое из них было по-своему уникальным. Переходя от одного жилища к другому, мы видим постоянные нововведения и даже игривость в правилах совместной трапезы. Жители каждого дома придумывали свою, немного отличающуюся вариацию домашних ритуалов, отражением которой служил уникальный набор посуды для сервировки и употребления пищи, украшенной полихромными узорами, плотность и разнообразие которых поражает воображение. Такое ощущение, что каждое домохозяйство состояло из коллектива художников, разрабатывавших собственный уникальный эстетический стиль.
Некоторые керамические изделия напоминают по форме женские тела; глиняные статуэтки женщин — одни из тех предметов, которые чаще всего встречаются среди развалин домов. До нас также дошли модельки домов и крошечные копии мебели и посуды — миниатюрные репрезентации исчезнувших социальных миров, опять же свидетельствующие о том, что важную роль в них играли женщины. Всё это даёт нам некоторое представление о культурной среде этих домохозяйств (легко понять, почему Мария Гимбутас, чью концепцию доисторической Евразии мы обсуждали выше, считала Триполье-Кукутень частью “Старой Европы”, в культурном отношении восходящей к ранним сельскохозяйственным обществам Анатолии и Среднего Востока). Но каким образом такое множество домохозяйств образовали большие концентрические окружности, придающие украинским мегапоселениям их отличительный вид?
Поначалу кажется, что для этих поселений было характерно крайнее единообразие, что каждое из них представляет собой замкнутый контур социального взаимодействия. Однако при более пристальном рассмотрении мы обнаруживаем постоянные отклонения от нормы. Отдельные домохозяйства иногда объединялись в группы от трёх до десяти семей. Их границы были отмечены рвами или ямами. В некоторых поселениях такие группы образовывали небольшие районы, расходящиеся от центра к периметру города, или даже более крупные жилые округа и кварталы. Каждый из этих районов имел доступ к как минимум одному дому для собраний — более крупному сооружению, чем обычное жилище, в котором периодически могли собираться жители города, чтобы заниматься тем, о чём сегодня мы можем только догадываться (проводить политические собрания? устраивать судебные процессы? отмечать сезонные праздники?).
Тщательный анализ, проведённый археологами, демонстрирует, что внешнее единообразие украинских мегапоселений вырастало “снизу”, было результатом решений, которые принимались на местах. Это означает, что жители отдельных домохозяйств — или, по крайней мере, представители микрорайонов — разделяли общие представления о поселении в целом. Мы также можем с уверенность сказать, что в основе этих представлений лежал образ круга и его способности к трансформации. Для того чтобы понять, каким образом жители города воплотили этот умозрительный образ в жизнь, превратили его в исправно функционирующий социальный мир огромных масштабов, нам недостаточно одних только данных археологии. К счастью, развивающаяся область этноматематики демонстрирует, как такого рода система могла работать на практике. Самый информативный из известных нам примеров — это традиционные баскские поселения в горной части Атлантических Пиренеев.
Современные баски, проживающие в юго-западной части Франции, также представляют свои сообщества в форме окружностей, мысленно ограничивая их горными массивами. Так они подчёркивают полное равенство всех домохозяйств и семей. Очевидно, что социальное устройство этих сообществ вряд ли будет в точности соответствовать устройству древних украинских поселений. Тем не менее они служат прекрасной иллюстрацией того, что подобные круговые организации могут быть частью сознательных эгалитарных проектов, где “у всех есть соседи слева и соседи справа. Нет первых и последних”.
Например, в коммуне Сент-Анграс круговое строение деревни также служит динамической моделью, используемой в качестве инструмента для счета, который обеспечивает сезонное перераспределение основных задач и обязанностей между жителями поселения. Каждое воскресенье жители одного домохозяйства освящают две буханки хлеба в местной церкви: одну съедают сами, а другую дарят своим “первым соседям” (жителям дома справа от них); на следующей неделе жители этого дома передают хлеб своим соседям справа и так далее по часовой стрелке. В деревне с сотней домов полный оборот занимает около двух лет.
Как это часто бывает, в описанную ситуацию вложена целая космология, теория человеческого существования: буханки называют “семенем”, тем, что даёт жизнь; в то же время забота о мёртвых и умирающих движется в обратном направлении, против часовой стрелки. Но эта система также служит основой для экономического взаимодействия. Если домохозяйство по тем или иным причинам не может выполнить свои обязательства, то в дело вступает тщательно продуманная система замещения: соседи первого, второго, а иногда и третьего порядка временно берут на себя обязательства этого домохозяйства. Такая взаимопомощь в свою очередь служит моделью для практически любых форм взаимодействия. Та же система “первых соседей” и замещения, та же серийная модель реципрокности приходит на выручку в тех случаях, когда возникает ситуация, требующая большего числа рабочих рук, чем есть в одной семье: начиная с посева и сбора урожая и заканчивая сыроварением и забоем свиней. Из этого следует, что домохозяйства не могут планировать свою ежедневную деятельность исходя исключительно из собственных нужд. Они также должны учитывать свои обязательства перед другими домохозяйствами, у которых в свою очередь есть обязательства перед другими домохозяйствами и так далее. С учётом того, что некоторые задачи — вроде перегона стад на высокогорные пастбища или доения, стрижки и охраны домашнего скота — могут требовать совместных усилий десяти домохозяйств и что этим домохозяйствам необходимо планировать свою жизнь таким образом, чтобы хватало времени на выполнение различных обязательств, мы можем представить, насколько сложно устроена их жизнь.
Иными словами, “простые” экономики на самом деле редко бывают такими уж простыми. Они часто ставят перед людьми крайне сложные логистические задачи, для решения которых те прибегают к сложным системам взаимопомощи, не требующим централизованного контроля и администрирования. Жители баскских деревень в этом регионе — сознательные эгалитаристы: они настаивают, что все домохозяйства равны и имеют такие же обязательства, как и все остальные; но вместо того чтобы заниматься самоуправлением при помощи общинных собраний (как делали в прошлом жители баскских городов вроде Герники), они опираются на математические принципы: ротацию, последовательную замену и чередование. Но конечный результат всё тот же, и эта система оказалась достаточно гибкой, чтобы приспосабливаться к изменениям в численности домохозяйств и возможностях их жителей, позволяя поддерживать равноправие на протяжении долгого времени практически без каких-либо внутренних конфликтов.
Нет никаких причин полагать, что такая система может работать только в небольшом поселении: деревня с сотней домохозяйств — это уже больше, чем тот когнитивный порог в сто пятьдесят человек, о котором говорит Данбар (число стабильных социальных связей, которые мы в состоянии поддерживать, не нуждаясь в вождях и администраторах, которые отвечали бы за социальные вопросы); а баскские деревни и города в прошлом были ещё крупнее. Теперь мы по крайней мере начинаем понимать, что в другом контексте подобные эгалитарные системы могли бы масштабироваться до сообществ, включающих в себя сотни и даже тысячи домохозяйств. Возвращаясь к украинским мегапоселениям, следует признать, что мы до сих пор многого о них не знаем. Примерно в середине 4-го тысячелетия до н.э. большинство из них были попросту покинуты людьми. Мы по-прежнему не знаем, почему это произошло. В то же время они дают нам кое-что очень важное: доказательство того, что эгалитарное устройство может существовать в масштабах города.