Соседи приходят, им слышится стук копыт,
Мешает уснуть, тревожит их сон.
Не в таких обстоятельствах мне хотелось написать этот текст: президентом вот-вот назначат совершеннейшего идиота и плохого футболиста, западные компании грозятся уйти из страны, а на рождественских маркетах в Старом городе разливают глинтвейн. Но написать как будто всё равно нужно, чтобы отпечатать для себя в русскоязычном пространстве эти важные недели жизни Тбилиси, когда (чуть не) случилось чудо.
Я пришла на протест на шестой день, и больше прочего меня поразило, во-первых, огромное количество людей, а во-вторых, полное отсутствие русскоязычных на Руставели. В принципе такой концентрации грузин в центре я не видела никогда: это самое туристическое место. Но даже на митингах, которые проходили здесь до этого, например, антивоенных, знакомые встречались ожидаемо регулярно. В тот день на проспекте Руставели зияла пустота размером с русскую речь. Конечно, мы добросовестно выносим за скобки, что это лишь один день, что они там были и до, и после, и даже во время, но просто на глаза не попались и т.д. Но факты таковы: за сорок минут хождения по толпе я не услышала ни одного слова по-русски, не увидела ни одного негрузинского лица.
Впервые в жизни я уходила с митинга, чувствуя свою полную неуместность и потерянность. Я не понимала ни того, зачем была в тот день на Руставели, ни того, почему нахожусь в Грузии. Вернувшись домой, я не могла прийти в себя и решила разобраться: есть ли какой-то интернет-консенсус россиян в Тбилиси, может, какой-то великий тред, который объяснил всем, почему “мы” против “Путина” тут не выступаем (“мы” — в большинстве своём, те, у кого недостаточно денег, чтобы переехать в Европу, но пока достаточно, чтобы не возвращаться под родительское крыло, “Путин” — любая репрессивная власть с друзьями в Москве; мировое зло).
Я задала вопрос подписчикам в сторис — такой выбрала научный метод. Естественно, выборка небольшая, но всё же неоднородная, поэтому на основе многочасовых переписок сложилась довольно объёмная картина, ею и делюсь.
Во-первых, было несколько человек, которые написали про случай депортации россиянина (в пересказах он обычно превращался в группу людей, хотя остальные задержанные просто отбыли наказание). Хотя почти никто не называл этот страх, страх быть высланным, лично своим, но, скорее, страхом знакомых или коллективных “русских”.
Некоторые писали, что выходили на протесты, но нечасто, потому что чувствовали себя незваными гостями, которых и не желали видеть в этом сопротивлении, “без вас справимся”. Я подозреваю, на сей раз это ощущение родилось не на пустом месте. Действительно, чтобы включить в математически точную модель борьбы добра с “Россией” каких-то затерянных, якобы правильных русских, нужны отдельные душевные силы, а их уж точно есть на что тратить. Репутация местных россиян — тема для отдельного материала, и не мне его писать, но вкратце — поводы для восприятия “нас” как безыдейных и пустых в своей пассивности есть. И ощущение от этого препоганнейшее.
Были те, кто описывал сложную гамму чувств, главные из которых — страх и вина за этот страх. Страх — за здоровье и жизнь, своё ментальное состояние, за возможность находиться в этой стране, за спокойствие родных (которые в большинстве своём, конечно, в России и потому, конечно, в полной безопасности). Вина — что не выходят, что оправдываются, что больше не могут и ни во что не верят. Среди них были и такие, кто благодарил меня за то, что я что-то про митинги написала — в их окружении никто не ходит и не пишет о происходящем.
Был отдельный диалог про то, что вообще-то не так очевидно, нужно ли поддерживать оппозицию: её победа может означать ввод виз для россиян и/или российских танков, пусть не сейчас, а через год, когда на то появятся ресурсы. Мне эта позиция не близка: грузин почему-то перспектива военной опасности не останавливает, при том что они, в отличие от нас, танки видели своими глазами и не так давно.
Отдельная группа из написавших мне — люди, которые ходили и продолжают ходить на митинги, некоторые — регулярно. В основном, это те, кто выходил на протесты и в России. И мой вопрос, почему так мало россиян на протестах, вызвал у них скорее непонимание, а иногда и несогласие, что совершенно понятно: ты лично приложил усилия, вышел, безусловно рискуя, а тебя вроде как не посчитали. Среди этой части (но не возмущённой) был один мой знакомый, который ежедневно выходил на передовую с каким-то количеством друзей. А однажды даже “отбивал” с ними у протестующих грузин репортёра “Дождя” — пришлось долго объяснять, что это российский, но оппозиционный канал, и их не нужно бить, да-да, среди русских есть несогласные, честное слово, не пропагандисты. Он дал мне самое интересное (и где-то даже обнадёживающее) описание происходившего.
Первой реакцией грузин, когда они узнавали, что мой знакомый — россиянин, всегда было удивление: а что ты тут вообще делаешь? Но, по его словам, оно всегда сменялось радостью. В тот день, когда на Руставели оказалась я, он лично видел семь–восемь знакомых из России, с двумя из которых он пришёл, но и русскую речь вокруг слышал. В разные дни было по-разному, но, конечно, выходила меньшая часть знакомых, вообще про россиян в Тбилиси и говорить нечего. Среди тех, кто атаковал Парламент, россиян увидеть не ожидаешь, но, по его словам, там их было даже больше, чем в остальной толпе.
Конечно, его перспектива, как и перспектива всех остальных моих знакомых, которые откликнулись, — всё ещё частность. Но кажется, не преувеличением будет сказать, что местное оппозиционное (или “нейтральное”, прости Господи) сообщество россиян совершенно не восприняло происходящее как что-то, в чём есть смысл/силы/место их участию, а от них этого и не ждали. И у каждого на то нашлись свои причины. Как и у меня.
Самым важным ощущением, которое я хочу запомнить из этих дней, — боль, которую я почувствовала, когда появилась небольшая, но надежда на победу людей. Я удивилась своей первой реакции, потому что это совсем не было радостью, и мне сложно в этом признаться: я расстроилась и испугалась. Оказалось, что мои безверие и разочарование стали за последние годы как бы второй моей кожей. И вдруг её начали понемногу царапать, надрывать и надкусывать (“поддержали бизнесмены”, “поддержали спортсмены”, “полицейский уволился”). И из-под этой кожи завыло существо с переломанными костями, которому сейчас я не в силах помочь.
Но всё возвращается на круги своя: с каждым днём эта вторая кожа понемногу восстанавливается, а зверьку спится спокойнее. Где-то вдали ему ещё слышится голос презедентки: как будто она ставит властям ультиматум, требует новых, честных выборов, а на Руставели её слушает огромная толпа. Но для волнений нет причин: всё это не может быть правдой, потому что такого никогда не было и никогда не будет. Нет, жизнь идёт дальше, своим чередом. Например, в нашем районе раскинулась стройка Центрального парка. Это немного странно, конечно: последние три года, что мы живём в Тбилиси, по этому бескрайнему пустырю ездил вперёд-назад один единственный заблудший трактор, изображающий работу. Но теперь, когда потребовалось доказать колеблющимся душам, что они совершенно зря волнуются, и всё хорошо, и жизнь продолжается, да ещё краше, чем была — пожалуйста. Этот излюбленный собачниками простор в три дня изрыт вдоль и поперёк траншеями с бордюрами, тут и там сверкают на солнце новенькие ковши, а вместо собак здесь теперь метят территорию крепкие мужчины, не приученные к туалету.
Темнота обступает со всех сторон, как и прежде, блистая реновацией и свежей плиткой. Зло вырастило ещё один глаз и зорко следит, чтобы ничей сон не был нарушен и на ровных парковых дорожках ночью царил покой и тишина.