Фото Марии Павловской
Этот разговор разворачивался не в привычном зуме, а через гугл-док, поскольку мы никак не могли найти свободное время, которое бы совпадало. Зато мы ненадолго почувствовали себя героинями романа Салли Руни “Прекрасный мир, где же ты”, в котором общение, по большей части, разворачивалось по email-переписке.
— Здравствуйте, Анастасия! Очень рада интервьюировать вас. Как вы решили посвятить себя переводу и редактуре текстов?
— Здравствуйте, Мишель! Спасибо, что пригласили. Не то чтобы я принимала такое решение — посвятить себя, — просто оказалось, что в этих занятиях подходящий мне баланс творчества и рутины, а также, в отличие от многих других, вполне пригождается занудство, перфекционизм и любознательность, так что я чувствую себя на своём месте и хотела бы побыть здесь подольше.
— А какие у вас были первые рабочие проекты?
— Я несколько лет переводила и редактировала для одного небольшого музея в Петербурге. Все тексты, которые там создавались, — от экспликаций и этикеток до заявок на конференции и презентаций для доноров — проходили через меня. Это была мощная школа жизни!
— Насколько я могу судить из объявления одного WLAGовского воркшопа, у вас искусствоведческое образование. Как это было? И влияет ли наличие такого образования на идентичность переводчицы?
— Образование в любой сфере очень помогает переводить и редактировать тексты из этой сферы, это довольно очевидный факт! Я училась в Смольном институте свободных искусств и наук СПбГУ ещё до того, как он стал факультетом, и до больших, эээ, реформ, которые он впоследствии претерпел, и невероятно ценю полученное образование за широту, актуальность, знакомство с современными теориями в области не только искусствознания, но и социальных наук, политологии, кино, литературы, культуры в целом. Нестрашно нырять в любую из этих сфер, когда в голове есть своего рода карта, знаешь, что, где и как искать, чтобы найти адекватную формулировку и избежать фактических ошибок.
— Как вы познакомились с издательницей No Kidding Press Сашей Шадриной и стали работать с ней?
— С Сашей мы познакомились в середине–конце нулевых на сайте дайри.ру — было время, когда многие упражнялись в письме в формате лично-публичных дневничков. Деревья были большими, а интернет менее токсичным, и со многими взаимными друзьями оттуда мы поддерживаем контакт до сих пор. Ну так вот, в 2019, кажется, году Саша предложила мне перевести Bluets Мэгги Нельсон, потому что сочла, что мой способ обращаться со словами подойдёт этой книге. Я ей очень благодарна за прозорливость и веру в меня. “Синеты” были моим первым книжным проектом и открыли мне новый мир. Потом была редактура “Аргонавтов”, а потом No Kidding запостили объявление о поиске редакторки в штат, и я на него откликнулась, ушла с университетско-офисной работы и четыре года проработала в NK.
— Вы успели посотрудничать с Оксаной Васякиной в рамках её кураторской серии, в которой вышел дебютный прозаический текст Еганы Джаббаровой. Как проходила работа с самой Васякиной?
— У Оксаны помимо писательского опыта внушительный опыт преподавания творческого письма, она видит рукописи насквозь на уровне идей, структуры, сюжетных линий. И у неё супернамётанный глаз на ненужное, неработающее. В свою очередь мне неплохо удаётся отлавливать мелкие неточности — такая кропотливая работа, требующая внимания и усидчивости. В итоге мы отлично друг друга дополняли.
— А как происходило взаимодействие уже с самими писательницами? Не было ли сложностей в географическом или других планах, поскольку обстоятельства также бывают разные?
— Работа над текстом обычно ведётся асинхронно в гугл-доках и переписке, поэтому неважно, кто где находится. На финальном этапе мы с авторками и Оксаной созванивались. Обсуждения голосом хороши в конце, когда нужно пробежаться по оставшимся комментам и принять последние решения, но что-то придумывать, искать формулировки в таком режиме утомительно и не очень продуктивно. И у Еганы Джаббаровой, и у Алисы Осипян это были дебютные прозаические книги (книга Алисы не вышла в NKP, но выйдет в другом издательстве) — это всегда волнительно и важно, особенно в автофикшне, и мы все очень старались, чтобы голос писательницы в тексте прозвучал как можно более выразительно и чисто.
— Как вы наткнулись на рукопись “Кафе смерти” писательницы и преподавательницы креативного письма Анны Линской и как прошла редактура текста для одного из крупнейших издательств России — “Азбука-Аттикус”?
— “Кафе смерти” мне предложила отредактировать редакторка импринта “Азбука.Голоса” Мария Нестеренко. С Аней мы уже однажды работали: я редактировала её рассказ для сборника “Сады”, последней публикации NKP, которая вот-вот выйдет. Обсуждать правки с Аней легко и весело, так что я согласилась не думая дважды и не пожалела. У романа нелинейная структура, но при этом он очень доступный. Отчасти нашей с Машей Нестеренко задачей было отследить, чтобы переходы между разными временными пластами и недосказанности не ставили читателей в тупик, но вызывали приятное удовлетворение от “соединения точек”.
— А что для вас автофикшн? Как вы к нему относитесь? Не было ли ощущения некой усталости от него во время работы с текстами?
— Мне по душе автобиографическое письмо, неважно, фикционализированное или нет. Сколько людей, столько и опытов, поэтому это не надоедает. Меня захватывает ощущение, когда обживаешься внутри головы рассказчи:цы, среди всех уязвимостей и сомнений, подлинных переживаний. Пользуясь случаем, хочу попросить всех пишущих не цитировать, по возможности, Оливию Лэнг, Рейчел Каск и Эми Липтрот в своём автофикшне, пожалуйста! Вот от кого уже есть некоторая усталость.
— Остались ли какие-то проекты No Kidding Press, которые остались нереализованными, и которые, может быть, в ближайшее время не увидим?
— Да. “Джентрификация сознания” Сары Шульман — это классное book-length эссе о связи эпидемии ВИЧ и джентрификации Нью-Йорка, которое перевёл Миша Захаров. Планировали издать его с пометкой 18+, но за время работы над книгой и это стало в России невозможно. Ещё на полку были отправлены “Жизни девочек и женщин” Элис Манро в переводе Александры Глебовской — очень давно запланированная к изданию книга, ещё до печальных известий о писательнице. Там застопорились переговоры с правообладателями.
— Меня всегда интересовал процесс перевода и редактуры. Есть ли отличия редактуры русскоязычного текста от редактуры перевода?
— В первом случае можно автор:ку попросить что-то прояснить или переформулировать, а во втором, как правило, работаешь с тем, что есть. Впрочем, иногда кажется, что написанный на русском языке текст — это тоже своего рода перевод, а оригинала нет, он существует только где-то в мире идей. И нужно как-то вместе с автор:кой к нему подключиться и попытаться “перевод” к нему приблизить. В работе над реальным переводом у тебя хотя бы есть оригинал.
— А есть ли та книга из переведённых или отредактированных, чьё качество можно было бы улучшить и хотелось этого?
— Строго говоря, нет предела совершенству, с каждым следующим критическим прочтением можно найти что улучшить, но в какой-то момент нужно всё-таки остановиться. После публикации я уже обычно критически не перечитываю, иначе я себя заживо съем. Так что в целом я всем довольна. Иногда при печати следующих тиражей вносятся правки — так, например, в “Красных частях” название фильма “Лица смерти” благодаря подсказке читатель:ницы-синефил:ки заменили на “Лики смерти”. А иногда просто вдруг спустя месяцы в голову приходит, что в каком-то конкретном месте нужно было не так, а иначе. Ужасное чувство!
— Почему переводчи:ца не может быть сам:а себе редактор:кой при умении заниматься всем сразу?
— Во-первых, замыливается глаз и какие-то недостатки просто не видишь. Во-вторых, работа с редакторкой — это такая проба, как текст читается другим человеком, всё ли понятно. У каждой из нас могут быть свои речевые особенности, проникающие в тексты, которые мы производим, и, если мы к ним слепы, редактор может эти штуки отследить. Ну и наконец, никто не застрахован от ошибок. Поэтому лучше больше специалисто:к посмотрят на текст перед тем, как он отправится в печать, чем меньше.
— Несколько лет назад вы эмигрировали. Насколько сложно переводить тексты на русский язык из той среды, где родной язык практически не используется?
— Родной язык не так-то просто утратить, особенно если постоянно его используешь (в работе, дома, с друзьями) и читаешь на нём, так что это пока для меня не проблема.
— Почему работа переводчи:ц и редактор:ок остаётся в большей степени в стороне и как повысить видимость профессиям?
— Мне нравится практика помещать имя переводчи:цы на обложку — видела такое в американских и британских изданиях, а ещё недавно у издательства “Носорог”. Работа редактора кажется мне по определению закулисной, та, кто за такую работу берётся, обычно не ожидает и не желает славы и публичности. Но главные редактор:ки, куратор:ки серий/импринтов, формирующие портфель издательства, некоторую публичность и авторитет всё же приобретают — читатель:ницы доверяют их вкусу, автор:ки стремятся работать именно с ними.
— Что, по вашему мнению, делает переводчи:цу культов:ой (и бывает ли он:а культов:ой?): именит:ая автор:ка, работа с языком или время, в котором книга и перевод выходит?
— О да, культовые переводчи:цы, конечно, есть. Мне кажется, это, во-первых, те, чьё имя в выходных данных — это знак качества, а во-вторых, те, кто стал безусловным голосом автора на языке перевода, как, например, Лилианна Лунгина для Астрид Линдгрен или Александр Черноглазов для Лакана.
— За какие проекты вам хотелось бы взяться? С кем хотелось бы посотрудничать?
— Вот, например, “Ступор” (Torpor) Крис Краус — роман-путешествие по Восточной Европе в начале 1990-х и завершающая часть трилогии — переведён Кариной Папп, но начать редактировать я не успела. Надеюсь, этот проект кто-нибудь приютит и мы сможем довести его до конца. С удовольствием вновь поработала бы с Оксаной Васякиной и со всеми автор:ками, чьи первые книги вышли в “Папье-маше”. Вообще я открыта предложениям и с радостью поработала бы с издателями, которые ценят качество и соответствующим образом планируют бюджет.
— А вы хотели бы редактировать книги нового диджитал-издательства Shell(f)?
— Да! Коллежанки пока справляются своими силами, но, когда и если рук перестанет хватать, буду рада оказаться полезной.
— Как проходит жизнь в эмиграции? И в какой стране вы сейчас живёте?
— Уф — быстро проходит, просто летит. И есть ощущение оторванности, неприкаянности, особенно с закрытием No Kidding. Но вот делаю курс по литературному редактированию для WLAG — надеюсь в мае–июне снова почувствовать себя частью сообщества. А проживаю сейчас в Австрии.
— А можете приоткрыть немного завесу тайны и рассказать в двух словах про будущий курс по редактуре текста. Что в нём планируется? И какого рода задания ожидаются?
— Это будет онлайн-курс из шести занятий раз в неделю, где мы постараемся настроить редакторскую оптику продуктивного подозрения, потренируемся задавать нужные вопросы, вспомним стилистику, я поделюсь техниками и ресурсами для фактчекинга и проверки логических связей. Отдельно поговорим об интерсекциональном подходе и этической чувствительности, а итоговым проектом станет редактура рассказа или эссе участниц сообщества WLAG.
— Что помогает оставаться стабильной в период потрясений?
— Фармподдержка, йога, вообще движение, баня, лес, сезонный огородик, рутины с любимыми существами.
— Расскажите про самый милый/добрый/светлый момент за последнее время?
— Прошлым летом у меня появилась кошка, и с тех пор я едва могу вместить тот объём милоты (и шалопайства), который она генерирует каждый день.