История из жизни для затравки: приходит как-то ко мне на защиту курсовой мой преподаватель и говорит: “Мария, а почему бы Вам не написать по своим научным изысканиям работу для Демагога?” Научные изыскания там были ядрёные, надо признаться: по лингвистике, книжкам и психотропам… И вот она я, вот она статья, и сегодня мы будем разбираться в том, как перевод может “съесть” пару-тройку авторских шуток или один из главных приёмов книги.

Начнём издалека, а именно — с 1993 года, когда у Ирвина Уэлша выходит его дебютный роман Trainspotting. Чтобы книжка добралась до русскоязычного читателя, требуется: чтобы в 1996 году Дэнни Бойл Trainspotting экранизировал; чтобы книга приобрела популярность за пределами родной Шотландии; чтобы в 2002 году роман перевёл Илья Валерьевич Кормильцев. Итак, на наших книжных полках появляется теперь уже культовый роман “На игле”, а у Вас появляется закономерный вопрос:

И что?

Отвечаю: оригинал почти полностью написан звукописью. Для Ирвина Уэлша было важно передать как потерянное состояние его героев, так и их оторванность от остального социума из-за того, что герои принадлежат к низшему классу (что само по себе не слишком хорошо), который проживает в 1993 году в Лейте, Шотландия (что только добивает их шансы на хорошее место в жизни). [Лейт — докерский район в Эдинбурге, в период с 1945 по 2001 был известен тем, что туда стекались все маргиналы и люмпены от мелких воришек и наркоманов до наркодельцов и проституток – М.К.]. По словам самого автора романа, он хотел дать голос тем, у кого его никогда не было — маргиналам, потерянной молодости, представителям непривилегированных классов, групп и даже народов, всей этой потерянной молодости. Шотландский акцент, который в книге передаётся с помощью звукописи, до сих пор в англоязычной среде ассоциируется с плохим образованием, низким качеством жизни, общей глупостью, наглостью… в общем, всем самым поверхностным и неприятным. Ирвин Уэлш же своим романом попытался показать, что даже героиновым наркоманам с полностью изменённым сознанием и сломанной жизнью есть что терять, по чему горевать и над чем думать. В принципе, для Ирвина Уэлша это произведение стало одновременно сублимацией, исповедью, автобиографией и художественной обработкой окружающей реальности…

Вы, наверно, читаете эти мои рассуждения и всё ещё задаётесь вопросом: и что? 

Оригинал был почти полностью написан звукописью, а в переводе этого нет, кроме пары моментов, когда это может быть стилистически оправдано “приходом” или “ломкой”. Фонетические различия между представителями разных классов стираются, часть заложенных автором смыслов пропадает, и книга частично теряет свою уникальность и как произведение литературы, и как социальное высказывание.

И это не единичный момент, не только одна-единственная в мире книга Ирвина Уэлша пострадала при переводе. Как бы мы ни шутили о том, что вскоре всех нас заменит Google Translate, перевод — это ни разу не просто, потому что многие вещи с течением времени и с переходом из культуры в культуру теряют или изменяют свой первоначальный смысл. Да будет Вам известно, что даже Шекспир не защищён от потерь при переводе!

Много шума из ничего или же Much Ado about Nothing даже в устоявшемся со временем названии успела потерять часть смысла. Начнём с того, что ado по оттенку ближе к слову “проволочка”, что в принципе неплохо отражает смысл пьесы. Из уважения к Татьяне Львовне Щепкиной-Куперник, всё же отмечу, что слово “шум” тоже недурно передаёт роль слухов в данной пьесе — о чём говорить, если это название выросло до поговорки? А вот дальше начинаются такие детали, что впору ставить рейтинг 18+, что я и сделаю:

18+ (используется нецензурная брань, затрагиваются табуированные темы)

Теперь, когда мы накрыты респектабельным зонтом дисклеймера, продолжаем на свой страх и риск.

Пока мы все со школьной скамьи считали Шекспира скучным классиком, поющим о любви, рыцарской доблести и подвигах настоящих мужчин, Шекспир тем временем совершенно не стеснялся шуток “от пола и до пояса”: слово nothing во времена классика служило эвфемизмом для понятного репродуктивного женского органа. По сути, если смотреть с этой точки зрения, название можно цензурно интерпретировать как Суматоха вокруг ночи с дамой.

То есть, Шекспир на самом деле не такой уж и тонкий автор? Не торопитесь, я ещё не закончила: во времена Шекспира слово nothing было созвучно со словом noting — “сплетня”. То есть, у названия появляется ещё и третье значение, кроме эксплицитного заявления и довольно плоской шутки — теперь название пьесы также можно прочитать как Словесные баталии из-за слухов. И таким образом Шекспир из поверхностного шутника снова становится для нас гением…

Чуть не забыла ввести контекст: в 1599 году, когда Много шума из ничего впервые увидела свет, к театру не относились с такой холодной почтенностью, которую мы можем наблюдать сейчас. В Елизаветинском театре в партере стояли и жевали, пока на сцене кривлялись, пели и танцевали одновременно. “Пели и танцевали” — то есть, в театре нужен был оркестр. А оркестру нужны были ноты, а по-английски — noting, тот самый noting, созвучный в те времена с nothing. Именно поэтому в пьесах Шекспира в целом и в данной пьесе в частности столько эпизодов с балами и столько шуток про музыку и танцы — по сути, Шекспир вставлял в тексты пьес насмешки над мюзиклами…

Итого, что у нас получается? — Суматоха вокруг ночи с дамой или Словесные баталии из-за слухов: мюзикл. Шекспир гений, и мы зовём его на поклон.

А для того, чтобы мои слова о потерянных шутках не базировались только на одном переводе названия, давайте разберём одного героя, который часто возникает у Шекспира в пьесах, но его никто никогда не помнит — осла. Герои пьес Шекспира периодически в ослов превращаются, как это было во Сне в летнюю ночь, но чаще они любят обзывать друг друга ослами.

Главный момент в том, что Шекспировский осёл не donkey — он ass. Слово это, если что, происходит то ли от латинского asinus, то ли от старо-английского assa, но тоже было ругательством крайне неприятным, как и современный его омофон (который вырос из слова arse). Мы снова, получается, возвращаемся от Шекспира-гения к Шекспиру-похабнику, но ведь и ругаться можно со вкусом: штука в том, что при Шекспире ослом был не только человек глупый, неотёсанный и невежественный, “осёл” ещё и был словом для обозначения бастарда или просто плохого семьянина, который ни семьи содержать, ни добиться чего-либо достойного в жизни не может. Именно поэтому в Много шума из ничего, когда Конрад называет ослом Кизила (тоже, кстати, пострадавший от перевода герой), тот взрывается речью о том, что он “парень не дурак, принцев слуга, отец семейства, не хуже кого другого во всей Мессине”...

Примеров этому явлению множество, список можно продолжать бесконечно. Но всё же стоит признать, что даже не зная этих тонкостей, мы всё равно понимаем то, что хотел нам рассказать в своей работе автор, восхищаемся красотой или витиеватостью оригинального слога и совершенно порой забываем, насколько титанический труд — перевести целое произведение с одного языка на другой так, чтобы не потерять ни основной смысл, ни авторский почерк — да ещё и не налепить в тексте отсебятины, которая испортит всю оригинальную задумку. Ведь если не углубляться так в историю языка, не проверять на прочность каждую мелочь и каждую деталь, то все переводы, так критично рассмотренные мной выше, хороши, достоверны, а главное — выполнены с большим уважением к авторским текстам.

И нечего трунить над тем, что я прежде говорила другое: человек — существо непостоянное, вот и все.