У поэтессы и эссеистки и кандидата филологических наук Еганы Джаббаровой вышел третий роман «Terra nullius», который вместе с «Руки женщин моей семьи» и «Дуа за неверного» составляет мета-текст. От совсем автофикциональной прозы Джаббарова переходит к более сюжетному тексту.
«Terra nullius» — лоскутное одеяло, умело сшитое Джаббаровой в своеобычное пёстрое полотно. В романе сочетаются жанры, приёмы, вымысел и автобиографичность, современность и традиция. Текст получился объёмнее двух предыдущих: в нём Егана Джаббарова хотела «сделать так, чтобы это была не просто история одного частного лица, а история многоголосия». Из лоскутов складывается большое размышление о пространстве сосуществования, в котором не будет места бездомности.
В объёме ещё нагляднее представлена главная идея джаббаровской прозы: радикальная эмпатия — единственное, что может нам помочь, но без любви нет искусства и жизни:
Главным была и остаётся любовь, возможность любить всем сердцем мир или часть мира даже в самые страшные времена, обнаружить там, за хаотической темнотой, собственное сердце, может, потому что нам ниспосланы все эти чёрные дни.
Семейная сага трёх поколений раскрывается разными гранями. Первые главы про Фармана, азербайджанского юношу из грузинской деревни, приехавшего покорять большой город, могли бы вырасти в блестящий реалистический роман, роман взросления и плутовской роман. Это такой современный «Сандро из Чегема», где с большой любовью описан уклад, быт и, конечно, сад. Фармана соблазняют огни Екатеринбурга, он совершает преступление, предаёт, влюбляется, сидит в тюрьме, женится и уезжает обратно на родину. В итоге Фарман мечтает о доме в Грузии с любимой женщиной — и обретает его.
Романтическая любовь вообще занимает в романе много пространства: любовь суровой бабушки Марал и покладистого дедушки Ахмеда, родителей автогероини — Яшара и Лейлы, дяди Фармана и прекрасной Лейлы. Они любят страстно, выражают любовь как умеют, и маленькая Yeganə помнит дедушкин совет, что «жить можно только влюблённым в мир».
Одновременно «Terra Nullius» — это главки из книги судьбы. Кираман Катибин, ангелы-писцы Корана, курсивом сообщают о предопределённости всех земных событий: «По воле Аллаха, Милостивого и Милосердного, в минуту, когда Марал увидела, как Ахмед пасёт овец, её сердце навсегда принадлежало ему». Это важный приём, который сочетается с метафорой войны, диктатуры, правого поворота, зла — ядовитым газом, поглощающего землю и провоцирующего насилие. Из-за газа героиня покидает родину и ищет новое место, землю обетованную, куда не доберётся газ. Такой аллегорический сказ придаёт тексту вневременность, помещает его в огромный контекст мировой истории.
Как и в двух предыдущих текстах, Джаббарова работает с модернистской традиции, в которой места (Екатеринбург, Стамбул, село Земо-Кулари, сад, берлинская квартира, кладбища) имеют голос и становятся полноправными героями. И, конечно, Джаббарова — мастерица бытописания: быт, сад, еда, обстановка дома наделены субъектностью. Приготовление пищи — сакральный акт, главный язык любви всех поколений, чистая поэзия:
На секунду меня охватывает паника, что не всё готово, я поворачиваю голову к столу, который уже накрыт даже той едой, о которой я думала вскользь: лобья острая, лобья обычная, долма, фаршированные перцы, плов, бозбаш, люля-кебаб, варёная кукуруза, свежая кинза, базилик, солёный сыр, огурцы и помидоры, соленья, пахлава, шекербура, пахлава, армуд-стаканы, наполненные горячим чаем.
Разумеется, автофикциональность — большая часть «Terra Nullius». Голоса автогероини очень много, и, как свойственно классическому автофикшну — литературе травмы, — она говорит из точки боли: говорит о потере дома. О старом семейном доме, о стране, квартире; о потере старого, попытке найти новое; о писательстве как о доме, о людях как о доме:
Моё лицо, опухшее от слёз, было похоже на игольницу в виде слонёнка, которую я подарила маме в школе. Оно постарело за эти пару месяцев, все складки морщин стали отчётливыми, самой яркой была та, что прячется между бровями, словно часть лица осыпалась, как старый фасад здания, и обнажила плохо сделанную стену. Носогубные складки обрамляли рот, будто рама для картины. Справа морщин было больше, скорее всего из-за асимметричности моего лица и полуразрушенной от болезни лицевой мускулатуры. От худобы глаза казались ещё больше, а веки от постоянных рыданий почти всегда были отёчными. Самой себе я напоминала полотна Пикассо, нарисованные в голубой период. На волосах всё чаще и чаще виднелись седые проблески, а у лица и вовсе образовалась отчётливая седая прядь.
В моей комнате не было весов, но я точно знала, что сильно похудела, — вся одежда, в которую я раньше с трудом вмещалась, стала мне велика. Я сидела на матрасе в своём музее слёз и думала, что делать.
В итоге задуманное Еганой Джаббаровой удалось: текст вышел за рамки традиционного автофикшна. «Terra Nullius» — не самодовлеющее я-повествование, не просто интимный дневник, а более сложное высказывание, которое объединяет не только предыдущие романы, но и переосмысляет жанр.
Для чего? Чтобы зазвучало больше голосов и историй, чтобы стало видно с разных точек зрения, что если и есть ничейная земля, то она похожа на свадьбу: потому что на свадьбе всегда кажется, что «любовь существует, а все люди на деле хотят одного и того же — любить, есть и пить вместе».