«Тупые и острые предметы» — это первая за почти двадцать лет книга стихов Евгении Лавут, поэтессы, редакторки, соосновательницы медиа слова_вне_себя. Видимо, это слишком долгий срок для существования поэта в умах публики, так как при составлении списков современных поэтов Евгению Лавут уже перестали включать. И новый сборник утверждает её не просто как поэта существующего, но одного из точнейших сегодня. Собственно, и вся книга о существовании или его невозможности.
Сборник «Тупые и острые предметы» состоит из шести частей: «Варкетили», «Абрамцево», «Уголок Дурова», «Метель», «Из старых книг» и «Песни и пляски». И структура здесь очень важна. Почему-то распространилось мнение, будто книги стихов чем-то отличаются от книг прозы. И что читать их нужно, выхватывая случайную страницу из вороха сборника. Это неправда. Музыку нужно слушать альбомами, стихи читать сборниками, а кашу есть тарелками.
Всю филологическую жизнь мне говорили о смерти автора, утверждении текста, ухода от биографического метода, но книга Евгении Лавут заставляет почувствовать себя ретроградом, считающим, что произведение нужно разбирать через основные жизненные вехи автора, а если он там что-то грустное пишет, то это мать в детстве не долюбила. На самом деле в этом и заключается суть и, простите, философия книги — это личное, частное, незаметное на фоне исторического.
Все герои — друзья и родственники поэтессы, названные по имени, Варкетили и Абрамцево — настоящие места, где Лавут жила, а описанные события действительно происходили или могли бы случиться — тут нужно уточнять каждое стихотворение у автора. Сначала очень хочется сказать, что общая тема книги — время, но она не о времени, а о человеке в этом времени: не человечестве, не человеке вообще или человеке абстрактном, не хомо сапиенсе или ещё о ком, а именно о человеке Евгении Лавут, с мужем, тремя детьми и собаками. Впрочем, читателю вовсе не обязательно знать любые биографические подробности жизни автора — это нисколько не испортит впечатление.
Шесть частей, из которых построен сборник, идут в обратном порядке — от новых к старым. От сегодняшнего дня к началу нулевых (самое раннее стихотворение, влючённое в книгу, было опубликовано в «Амур и др» в 2001 году). Это создаёт две плоскости: одна историческая (как менялось время, как менялась лирическая героиня, как менялась, в конце концов, сама Евгения Лавут как поэт) и вторая поэтическая (как разрастается на наших глазах поэтическое пространство текста).
Варкетили — район Тбилиси. В нём жила Евгения Лавут, уехав из России. С эмиграции и начинается весь сборник:
* * *
Рассредоточася
По городам и весям
По другим поясам
Снега уже не месим
Больше почти не весим
Чем каждый сам
Куколки вместо нас
Пуговки вместо глаз
Здесь уже есть всё, что мы встретим дальше в сборнике: предельная простота. И ранние стихи Лавут были ясными, но со временем к ясности прибавляется простота — в лучшем смысле слова; маленькая и ни на что не влияющая (не могущая повлиять) лирическая героиня, это тоже есть и в ранних стихах: «до чего меня мало», «расти мой лес хотя бы стану почкой», «Я в самом маленьком дерьме / Увязну как в пучине бездорожья / Я в самой ласковой тюрьме / Умру от небреженья божья» из книги «Амур и др», но в новых стихах эта маленькость («больше почти не весим») неизбежно иначе читается на фоне больших политических событий, которые нисколько не прикрываются в книге.
* * *
Листья ржавеют как там где вроде больше не жить
Как пролитый кофе на них гнилые прожилки
Там где мы поём девушка на диване лежит
Розовые волосы на затылке
Вот говорит Аня гениальная Варя
Теперь она будет петь с вами
Варя это высший класс
Она может всё и сегодня Варь можешь спеть бас?
А чего тебя не было? Да я уезжала
Рассталась с мужем и в Питере три месяца пробыла
Мы поём про то как Дали в скале рожала
В тёмно-красном своём и белой была скала
Лавут соединяет в своих новых стихах какую-то предельную простоту, вроде текстов ранней рок-поэзии: «Варя это высший класс / Она может всё и сегодня Варь можешь спеть бас?» — что-то среднее между Майком Науменко и Чиж & Co (простите меня, любители Майка Науменко), с бытовыми сценами из эмигрантской жизни, а внутрь вставляет литературную игру: «Дали рожает на скале» — известная грузинская хоровая песня о сванской божественной владычице зверей, воды, скал, леса Дали, но это же и имя, которое упоминается в «Грузинской песне» Окуджавы: «В тёмно-красном своём будет петь для меня моя Дали». Грузинская богиня Дали предлагает охотнику любовь или помощь в охоте, тот отказывается от любви, выбирая охоту. Это переворачивает предыдущие строки стихотворения.
* * *
Когда я говорю что мы живём в Варкетили
Люди прислушиваются думают мы пошутили
Тут хорошо спится я как птица
Гнезжусь в худи и двух одеялах
Уже могу кое-что прочесть не успеваю есть
То есть ем в дозах или слишком больших или слишком малых
Мой сон начинается ровно с трёх
Чтобы кто-то его стерёг
Я держу собак и они его стерегут
Посапывают с двух сторон и во сне бегут
У меня в соседский двор выходит окно
Сегодня один из двух праздников святой Нино
Один когда она пришла другой когда умерла
Сегодня она умерла такие дела
Cоседи провожают гостей
Когда я дочитываю хвост новостей
Польша даёт танки Канада даёт танки
Португалия не даёт танки
Гости заводят мотор
Хозяева открывают засов
Я ещё не разбираю слов
И не вижу двор
Только слышу скрежет ворот и шин скрип
И какой-то дым приносит запах травы и лип
Липы пальцы от вас потом липкие
Я уже не помню где и зачем лежу
Потому что фонариком по темноте вожу
И машу отъезжающим стоя спиной к калитке
Простота стиха Лавут наполнена мифологическими и поэтическими образами и ассоциациями, которые, с одной стороны, не прячутся от читателя, а с другой — не служат ключом к пониманию, то есть даже если пропустить, то стихотворение останется ясным. Поэт и эссеист Михаил Айзенберг писал, что стихи Евгении Лавут растут внутрь. Стерегущие сон собаки, напоминающие не то Цербера не то ещё какое фольклорное существо, можно воспринимать и буквально, не потеряв при этом ни красоты, ни силы, ни эмоции. В этом смысле Лавут разговаривает стихами — они воспринимаются как продолжение байки, устной истории. Природа их не поэтическая, а анекдотическая (анекдот не как шутка, а как история). Но анекдот, положенный семенем в землю стиха, прорастает удивительными цветами.
Это речь невысказанного, невыраженного и невыразимого.
* * *
Петя заработал денег
Поехал в табачку купить хороший табак
Но голубого не было а синий слишком крепкий
Мы прислонили друг к другу стенки разобранной мебели
Пролёжанные матрасы
Которыми отгораживали соседей от наших собак:
Всё, теперь у нас есть калиточка с сеткой
И собаки не будут пугать пожилую маму Автó
(Когда она вешает бельё
Набирает воду в садике
Обрезает кусты и рвёт мяту)
Мы с Петей сидим на крепком крыльце
Бетонные ступеньки с каменной крошкой —
Среди лучшего в этом доме
Вместе с деревянными рамами
Кружевными занавесками
Белыми стенами
Об остальном не будем
Почему меня никто к этому не подготовил
Говорит Петя
Длинные пальцы ног в голубых носках
Вопросительно смотрят в калитку
На внешней стороне ржавых ворот
Затёртое იყიდება
Думали продавать
Передумали продавать
Почему никто не сказал мне
Говорит Петя
Что нужно готовить план Б
Что мне придётся уехать
Что больше не будет беспечной жизни
Мы не говорим про войну
Он её почти не заметил
Но ей не обидно
Книгу «Тупые и острые предметы» можно воспринимать как историю: жизни, семьи, дома. И начинается эта история с Варкетили, то есть с потери семьи, дома. Все друзья и близкие рассредотачиваются по городам и весям, как сказано в открывающим книгу стихотворении, а дом из поэтического сакрального места становится крепким крыльцом с пролёжанными (ещё более жуткое слово, чем «продавленными») матрасами. Дом то продаётся, то не продаётся, а делается это на чужом языке. Это какой-то чужеродный элемент, который проникает в стих, с которым невозможно совладать, можно только подчиниться.
Евгения Лавут выстраивает два пространства: мир внешний и внутренний. Во внутреннем находится дом, семья, собаки, которые не могут проникнуть во внешний. Если изнутри попытаться что-то сделать вовне, то вряд ли получится: «Поехал в табачку купить хороший табак / Но голубого не было а синий слишком крепкий», а «собаки не будут пугать пожилую маму Автó». А внешний мир — война, грузинские соседи, «внешняя сторона ржавых ворот». Он не только проникает во внутренний, но он и выстраивает все взаимоотношения, он правит бал.
А кроме того, эти два мира разделены на временной шкале. Настоящее подчинено внешнему миру, а прошлое — внутреннему. Поэтому движение по сборнику — это отдаление по временной шкале, но это расширение внутреннего пространства.
Если в части «Варкетили» герои как будто заперты внутри дома, до калитки и ржавых ворот, то в следующей части «Абрамцево» действие происходит в основном, наоборот, вне самого дома, на улице.
* * *
Подплывало завтра
Как белый катер
Расцветала сирень
У меня в садочке
Прилетали сойки
Клевать калину
Выбивало пробки
Клонились ветки
Заржавел секатор
Купили новый
Закипела машина
Отвезли на сервис
Починили крышу
Крыльцо сломали
Подплывало завтра
Как белый катер
Охладили вино
Дров нарубили
Поменяли скатерть
Достали скребл
Зажгли свет на террасе
Огонь в камине
Подплывало завтра
Как белый катер
Убрали валенки
Достали шорты
Охладили вино
Дали корм собакам
Прочитали: А
Покинул Россию
Прочитали: Б
Покинул Россию
В, а следом Ж
Покинул Россию
Это стул для Пети
Это для Сани
Это стул для Серёжи
И корм для Ганди
Михаил Потапыч
Покинул Россию
Настасья Петровна
Покинула Россию
Мишутка сложил
Томик Мандельштама
Паспорт табак
И трусы с носками
В шоппер от Культраба
Записал прощальный
Видос ребятам
Потёр в телефоне
Инсту и телегу
И покинул Россию
Здорóво, Маша
Входи не стесняйся
Открывай холодильник
Бокалы в буфете
Садись к камину
Придвигай качалку
Всё у тебя будет
Как ты захочешь
Даже лучше чем в сказке
Медведи в курсе
Но назад никто пока
Не вернётся
Подплывает завтра
Как белый катер
Подлетает завтра
Как беспилотник
Подползает завтра
Как раненый срочник
С новосельем, Маша
Теперь ты дома
Страшная фольклорная Маша-судьба, Маша-история из сказки про медведей из беззащитной девочки становится уничтожителем миропорядка.
Поэтику Евгении Лавут, уверен, будут ещё много изучать, посвящать ей тома и монографии. Особенно, на мой вкус, интересно проследить развитие её поэтического мира, потому что одни и те же образы — фольклорные, природные, бытовые — проходят через все её циклы и сборники.
Если «Варкетили» — это цикл из жизни на руинах, где внутренний мир подчинён внешним законам, языку, быту и проч. внешнего мира, то «Абрамцево» — это цикл из разрушаемого мира. Это фиксация процесса распада. Причём распада противоестественного не только в каком-то философско-моральном смысле, но и в буквальном, и в поэтическом. Действие происходит весной, когда природа оживает, пробуждается, а жизнь героини, её дома и семьи, наоборот, разрушается и застывает.
Страшная Маша здесь становится символом нового внешнего мира, по законам которого в предыдущей части существовал мир. Мы здесь будем встречать всё те же предметы, образы, имена: как будто узнаём их предысторию, погружаемся в них самих. Например, если в «Варкетили» «пожилая мама Автó» набирает воду в садике, то здесь садик у самой лирической героини (так и хочется сказать: «У самой Евгении Лавут». Они почти неразличимо сливаются).
* * *
Жасмин стряхнул сугроб и вытянулся весь
Как будто март уже не за горами
И не поместится в оконной раме
Лес голых веток завтра, и не здесь
Уже мы будем
Оживание природы, что-то из учебников литературы за пятый класс, это такая предельная поэтичность, которая остаётся в прошлой жизни, что особенно хорошо показано в этом стихотворении: архаичный шестистопный ямб в первом стихе переходит в нейтральный пятистопный в следующих трёх стихах, что окончатетельно разрушается непоэтичной концовкой ямба двухстопного. А кроме того, эта концовка висит отдельно, ни с чем не рифмуясь, всему мешая, всё перечёркивая. Стихи не только растут внутрь, но внутрь же и разрушаются.
Это стихотворение (и весь цикл) неизбежно напоминает Аронзона: «Как хорошо в покинутых местах! / Покинутых людьми, но не богами. / И дождь идёт, и мокнет красота / старинной рощи, поднятой холмами». Но если у Аронзона проглядывается ироническая ухмылочка, то Лавут не даёт оценки, что делает стихи страшнее.
* * *
Тревожиться и бормотать
И детские рисунки путать
Где не успел поставить дат
Где дат поставить не успел
Где дату не успел поставить
Лень или вот не знаю тупость
И неподатливая память
Вслепую словно короед
Вгрызается в сосновый эпителий
И глубже внутрь стен которых нет
Как нет уже холодных наблюдений
И лишь обрывки летних тех материй
Сосновых скрипов голосов гостей и
Сырой компост
Обледенелый след
И вот они разбитые ступени
Все в шрамах горестных штиблет
Метафора — это сравнение, из которого вытащили «как». Но у Лавут метафора не подменяет одно другим, а уравнивает. Обе части здесь могут существовать одинаково. Собака может быть как собакой, так и метафорой чего-то. Так и сам выстраиваемый мир у Лавут буквальный: реальные географические точки Абрамцево или Варкетили, Россия или Грузия. И может оставаться буквальным. Но в то же время это метафора памяти, истории, времени. Память и забывание, как внутренний мир дома и внешнее его разрушение. Гости, компост, ступени крыльца остаются буквальными, не во всём их нужно воспринимать метафорично. А в то же время война не только война России в Украине, но это же и война памяти, забывание, непроставленные даты на детских рисунках.
«Абрамцево» — самая сильная часть книги. В ней происходит перестраивание языка, перекройка всего мира. Причём эта часть писалась не только после начала войны, но и до. Насколько я знаю, этот цикл — от ковида до первых месяцев войны — появился после очень долгого неписания. Именно в этой части Лавут перестраивает поэтическую речь, переходя от «раннего» к какому-то иному, следующему за ранним. Если в «Варкетили» природа устная, то здесь стих натянут между поэтической традицией и этим самым устным. И в этой натянутости есть главное. Но натянутость во всём: этот цикл существует между, поэтому его можно читать как «до», как «после», так и «во время», к «внутри», так и «вовне» и т.д. Часть «Абрамцево» натянута струной, соединяя все части поэтического мира Евгении Лавут.
* * *
плохо у папы мамы жить среднему брату
на коленки не сажену за подбородок не взяту
не у дел не у вёсел сидеть в лодке
самому себе бормотать про свои находки
да уж ляг на дно никто тебе не обидчик
в небо будто камушков накидал господь птичек
слова в голове мельчают как в кофемолке
заблудился слепень в рукаве футболки
старший кричит табань младший табанит
а ты ничем не занят
не чиня снастей хлеба что ли заначить?
нельзя не глядя — соскочит палец со стебля —
сорвать кувшинки — лови это время ребя
потом говорят нельзя ничего не значить
лопнет кожа бросят заживать ранки
черви уползут в землю от твоей банки
Это стихотворение из части «Из старых книг». Своим ехидным и злобным отблеском мерцает в его воде война, пустеющее село Абрамцево и необжитое Варкетили. Байдарка, птички на небе, подростковая неприютность в тёплой летней жизни, как высвеченное воспоминание, превращающееся в ностальгию, в плач по ушедшей жизни.
Возвращаясь к мысли о книге как фиксации частной истории, хочу отметить, что средний сын — как раз тот самый Петя, который говорит: «Почему никто не сказал мне / <...> / Что нужно готовить план Б / Что мне придётся уехать / Что больше не будет беспечной жизни».
Заканчивается пятая часть «Из старых книг» стихотворением «Детство», это уход до самого конца, до самого начала:
Детство
Начинается выступление хора.
Мальчик сколупывает с забора
Краску за окнами; ветки низко;
Сейчас запоёт солистка.
Под ногами паркет, на паркете пятна;
Я пою чисто, я пою внятно;
Мама в зале; пятно на паркете;
Ровно пять роз в букете.
Двенадцать куплетов всего; припевы
После каждого. Это первый.
Я бы сделала, если бы дали,
Велосипед из рояли.
Задушите меня моею косичкой.
Расселите меня с моею сестричкой.
Заприте ключом, я открою отмычкой
И вылечу птичкой.
Грузинский хор в «Варкетили» рифмуется с «Детством» в «Из старых книг». Даже богиня Дали омонимично смеётся над строчками «Я бы сделала, если бы дали, / Велосипед из рояли». Оба слова находятся в одних и тех же позициях внутри стихотворения. А всё это неизбежно ассоциируется с «Девушка пела в церковном хоре…» Блока, где то же пространство: есть хор и слушатели, есть вертикаль: у Блока — «Так пел её голос, летящий в купол…», а у Лавут — «И вылечу птичкой»; есть пространство внутреннее и внешнее: у Блока — церковь и чужой край, море, а у Лавут — зал, паркет, рояль и мальчик за окнами, забор, велосипед.
На протяжении всей книги читатель вслед за рассказом Евгении Лавут проделывает путь длиной во всю её жизнь. От послевоенного района Тбилиси, через межковидно-военное село в Подмосковье, через отголоски спокойной жизни до детства. Но там автор находит выход: той самой птичкой-песней лирическая героиня вырывается на свободу. Последняя, самая короткая, часть книги стихов «Тупые и острые предметы» называется «Песни и пляски». И это буквально песни, сама Евгения Лавут не раз пела, например, «Птичку»:
Птичка
На волю птичку отпускаю,
А сам держу.
Кому теперь её вверяю —
Ветрам? Дождю?
Её на волю выпускаю,
А сам дрожу:
Её, себя ли предлагаю
На корм бомжу?
Что ждёт её? Помойки? Ветки
И провода?
Но нет, не гнёзда и не детки.
А может, да?
Она как гелию послушный
Во тьму и свет
Взовьётся быстрый шар воздушный.
А может, нет?
А может быть, её полёта
В краёв края
Пройдёт всего одна минута —
И нет ея?
На волю птичку отпуская,
Как сделать так,
Чтоб мышца сердца никакая
Была кулак?
Чтоб было вовсе не обидно,
Что ей видней,
Что снизу мне совсем не видно,
Что видно ей:
Поля пустые, как открытки,
И нитки рек
И дальних поездов улитки
И редкий снег…
На волю птичку отпускаю
Уже совсем.
Ладонь тихонько раскрываю
И глух, и нем.
И вот уже ни коготочка
И ни пера —
А только маленькая точка.
Увы. Ура.
2008
Этот выход на свободу и есть цель. И «Варкетили» не оборачивается не концом и разрушением прежней жизни. В нём нет «хорошо» и «плохо», но есть «свободно» и «несвободно». Книга Евгении Лавут — не сборник весёлых и грустных строчек, это важное своевременное высказывание. Здесь есть прекрасные стихи, которые нужно учить наизусть и жить с ними, а книгу всё равно воспринимать как целое.