Журнал «Демагог» поручил мне скромно, без фанатизма отметить день рождения Юрия Тынянова. Всё-таки уже не юбилей — 130-летие миновало в прошлом году. Поезд повода ушёл, но Тынянову, если честно, не нужен повод, когда медиа могут на мгновение оживиться по его адресу, попрыгать и забыть. Наряду с первыми фигурами русской литературы Тынянов давно живёт в большой истории. Продолжительность его карьеры на фоне краткости физической жизни впечатляет. 

Тынянов — теоретическая постоянная русского дискурса о литературе. Слависты и в наши дни активно используют разработанные им понятия «литературного факта» и «тесноты стихотворного ряда», концепции пародии и литературной эволюции, генезиса в противопоставлении традиции и «мнимой» литературы. Устойчивый интерес далеко за пределами литературоведения вызывают его экспериментальные романы-байопики и фильмы, снятые по его сценариям. Специалисты по film studies считают своим долгом сослаться на его немногочисленные работы по теории кино, созданные во второй половине 1920-х годов.

Тынянов не был в числе основателей ОПОЯЗа — Общества изучения поэтического языка, которому было суждено изменить направление мировой науки о литературе. Ему было 22 года в 1916 году, когда 25-летний Виктор Шкловский вместе с группой коллег и единомышленников сочинил это неформальное объединение. По возрасту Тынянов туда уже вполне годился, но ещё не подозревал, что такое возможно. Однако положение в гуманитарных науках на русском языке раздражало его уже тогда. 

Тынянов доучивался на русском отделении историко-филологического факультета в Петербурге — уже Петрограде, переименованном на волне патриотизма и отмены всего немецкого. Он посещал семинарий Семёна Венгерова — историка-позитивиста, очень ставившего на эрудицию. Однажды Тынянов спросил у своего учителя о какой-то детали, касающейся журнала «Колокол», который Александр Герцен издавал в эмиграции. Семён Афанасьевич возмутился: «Юра, я хочу вас при кафедре оставлять, а вы ещё не весь „Колокол“ наизусть знаете!» Подход Венгерова был образцом чистого начетничества — он изучал не литературу, а биографии писателей. 

Больше всего в студенческие годы Тынянов занимался Грибоедовым и Кюхельбекером. О втором он напишет свой первый роман «Кюхля» в 1925 году, о первом — свой второй роман «Смерть Вазир-Мухтара» в 1927-м. Тынянов работал быстро — как будто чувствовал, что жизнь его будет недолгой. Именно тогда, на исходе первого пореволюцинного десятилетия, к нему вплотную подступит болезнь — рассеянный склероз, от которого Тынянов откажется лечиться накануне Второй мировой войны и умрёт в Кремлёвской больнице в канун 1944 года в возрасте 49 лет. Хотя бы полгода он будет пользоваться легендарными писательскими льготами, в основном обходившими его стороной.

Но пока Тынянов молод и блестящ, он жаждет участвовать в реформировании науки о литературе. Оно кажется естественным на волне того колоссального слома в жизни общества, который проделали сначала буржуазная и затем большевистская революции. Социальная гекатомба, сопровождавшаяся войной, голодом, репрессиями и тотальным одичанием людей, тем не менее была окном возможностей для радикальных перемен в сфере культуры. Как писал известный исторический визионер Осип Мандельштам в 1918 году: «Ну что ж, попробуем, огромный, неуклюжий / Скрипучий поворот руля. / Земля плывёт. Мужайтесь, мужи, / Как плугом, океан деля».

И они это делали. В 1918 году Тынянов знакомится с Виктором Шкловским и вступает в ОПОЯЗ, а в 1919 — защищает, наконец, дипломную работу на тему «Пушкин и Кюхельбекер». Несмотря на невыученные страницы «Колокола», он остаётся при кафедре, работает в школе, в 1920–1921 годах недолго служит в Коминтерне и пишет первую концептуальную работу «Достоевский и Гоголь. К теории пародии», которая до сих пор не стала одной из дежурных строчек в библиографии к диссертации. Вместе со Шкловским и Борисом Эйхенбаумом они образуют «петербургский триумвират» как одну из ветвей русского формализма. Так принято во всём мире называть это течение в науке о литературе, парадоксально используя ругательный термин, которым поносили в сталинские годы всех, кто мыслил предметно и не желал идти в ногу. 

Триумвират был феноменом большой дружбы, следы которой можно найти в обильной переписке и мемуарах о жизни тех лет. Юрий Тынянов посвятил своим друзьям две программные статьи, определившие направление развития теории литературы — сначала в Праге, куда эмигрировал их коллега по ОПОЯЗу, выдающийся филолог и семиотик XX века Роман Якобсон, а затем в Париже и Тарту, где уже после Второй Мировой войны пережило взлёт структурное направление культурной теории. 

Статья «Литературный факт» (1924), строившая модель сопоставления литературных явлений в синхронном срезе, то есть предлагавшая матрицу анализа и картографирования литературного процесса в отдельно взятый момент истории, была посвящена Виктору Шкловскому с его вкусом и страстью к анализу текста. Статья «О литературной эволюции» (1927), строившая модель диахронического, т. е. развёрнутого во времени литературного процесса, предлагала модель построения литературной и в целом культурной истории. Она была посвящена Борису Эйхенбауму — главному историку среди формалистов и первому историку самого формального направления. Так посвящения к статьям становились формами научного и дружеского общения, превращаясь в насыщенные знаковые системы.

Я неслучайно нагнетаю здесь семиотическую терминологию, которая кажется сейчас «ушедшей под спуд», как выразился бы Тынянов. Семиотика осуществила революцию в гуманитарных науках XX века, стоя на плечах русских формалистов — это общее место истории знания. В конце прошлого и первой четверти этого столетия семиотика и ассоциированные с ней методы были слегка отодвинуты в тень. В этом существо исторической логики. Как писал Тынянов в «Литературном факте», от историков литературы традиционно ускользало понимание того, что «каждое новое явление сменяло старое и что каждое такое явление смены необычайно сложно по составу; что говорить о преемственности приходится только при явлениях школы, эпигонства, но не при явлениях литературной эволюции, принцип которой — борьба и смена». Это значит, что скоро можно ждать возвращения семиотики, ведь Тынянов описал универсальный принцип работы конкуренции в культуре.

Сложно осмыслить, как Тынянову в течение нескольких лет — в период с 1921 по 1928 годы удавалось в одно и то же время писать теоретические манифесты, исторические исследования и комментарии, сценарии к фильмам творческой лаборатории ФЭКС и аналитические статьи о кино. И весь этот корпус отборного, без тени графомании, текста увенчивается интенсивной работой Тынянова в художественной словесности. Его романы и повести о литературе и культуре XVIII–XIX веков — это шедевры орнаментальной прозы, дистиллят смелого авангардного стиля, ювелирная работа со словом, которая, кажется, делалась набело.

Сейчас понятно, что это был трезвый расчёт на фоне чудовищных страданий и душевной смуты. Тынянов знал, что неизлечимо болен и старался впихнуть побольше, пока способность писать и помнить себя не начала ему изменять. Opus Magnum Тынянова — роман «Пушкин» — доводит биографию писателя на фоне культуры своего времени до двадцатилетнего возраста, дальше над биографом сомкнулась тьма. Виктор Шкловский вспоминал, как приезжал к другу и читал ему Пушкина — и как память возвращалась к нему, как возвращалась резкость взгляда, и умирающий гений оживал от слов другого гения. Об этом стоит помнить всякий раз, когда люди беспечно говорят о бесполезности литературы.

В заключение — немного о грустном. На прошлогодний юбилей Тынянова отозвались издания, которые из соображений корректности следует назвать «профильными», такие как «Литературная газета», «Родина» и «Наше наследие». В сети найдутся материалы к юбилею, подготовленные сотрудниками Государственного Литературного музея «XX век» в Петербурге и библиотеки Пермского политехнического института, а также текст писателя и блогера Юлии Старцевой под крайне поучительным заголовком «История подлинная и альтернативная» (притом что первой не существует вовсе, а вторая ей по этой причине не противостоит). Плюс, конечно, конференции специалистов, но они не в счёт — внутри цеха той или иной науки какими только казусами ни занимаются.

Немного пугающее положение, когда Тынянов «осваивается» откровенно реакционным сектором литературной рефлексии, совершенно объяснимо. Подобно тому, как на советском этапе бытования империи происходила, по слову историка Катерины Кларк, «великая апроприация», то есть выборочное присвоение наследия мировой культуры исходя из задачи построения нового советского человека, сейчас происходит схожий процесс. Современная Россия, ощетинившаяся на весь мир и уже переписавшая свою и чужую историю в свете нового агрессивного курса, присваивает всё, что так или иначе связано с культурным наследием на русском языке. Тогда как русскоязычные медиа за пределами России всецело озабочены текущей повесткой в диапазоне между войной и склоками инфлюэнсеров. На таком фоне — есть ли дело до науки о литературе? 

Но Тынянов не напрасно писал о логике истории, работа которой независима от воли конкретных акторов. Во вступлении к роману «Смерть Вазир Мухтара» есть грозные и загадочные слова: «Всегда в крови бродит время, у каждого периода есть свой вид брожения. <…> Запах самых тонких духов закрепляется на разложении, на отбросе (амбра — отброс морского животного), и самый тонкий запах ближе всего к вони. Вот — уже в наши дни поэты забыли даже о духах и продают самые отбросы за благоухание. В этот день я отодвинул рукой запах духов и отбросов. Старый азиатский уксус лежит в моих венах, и кровь пробирается медленно, как бы сквозь пустоты разоренных империй». И наконец: «Ещё ничего не решено». Это стоит перечитывать, когда кажется, что всё ясно и ожидания напрасны…

Демагог — журнал о независимой культуре.

Мы берём интервью у андеграундных режиссёров, выпускаем рецензии на главные книги независимых издательств, рассказываем о новостях культуры, репрессиях, цензуре и релизах, публикуем аналитические материалы о прошлом, настоящем и будущем.

Вы можете помочь рассказывать больше и чаще о настоящей живой культуре, подключив ежемесячное пожертвование на Boosty (для тех, кто в России) или Patreon (для тех, кто вне России). Помните, что Демагог — свободный журнал для свободных людей. Мы зависим только от вас!